И мы солдаты... - [4]

Вот тебе и добрые вести!

Прозвенел звонок, мы молчком усаживаемся за парты. В разбитое стекло дует ледяной ветер.

— Что теперь делать? — говорит Таня упавшим голосом — она у нас староста, ей первой придется отвечать за такое озорство!

— У кого дома есть стекло?

Ребята загалдели:

— До войны у всех было, а сейчас и в магазине не найдешь.

— Еще бы! Стекло фронту необходимо.

— А для чего?

— Порох из него делается, — ляпнул Лешка.

Все захохотали.

— Ну и врун! Как из стекла порох сделаешь?

Лешка заупрямился:

— Делают, я сам слышал!

— Лешенька, это ты во сне слышал? — ехидничают девчонки.

На пороге вырастает тощая, нескладная фигура Аркадия Ефимовича, нашего учителя.

— Тихо, успокойтесь, почему такой шум в классе? — спрашивает он в недоумении.

Мы виновато молчим, мальчишки опускают головы. Таня говорит еле слышно:

— Окно разбили, Аркадий Ефимович, на перемене.

Учитель изо всех сил старается сделать строгое лицо. Вообще-то он добряк, каких мало, и порядком подраспустил нас. Поэтому нам всякий раз стыдно огорчать его.

— Чья же это работа? — спрашивает он хмурясь и окидывает нас пытливым взором.

Молчим. Теперь потупились и девочки.

— Таня Федорова, ты староста — назови мне, пожалуйста, главного героя, если у него самого язык отнялся с перепугу.

Таня не успела ответить.

— Я разбил, меня и наказывайте, — не выдержал Илюшка.

Я вскочил из-за парты.

— Аркадий Ефимович, не один Илюша виноват, я тоже паука ловил.

Учитель удивленно поднял брови.

— И я.

— И я.

— И я, — раздалось со всех сторон.

— И я, — громко сказала Таня. — Но вы не волнуйтесь, мы найдем стекло и вставим сами. Правда, ребята?

— Конечно, найдем!

— Сегодня же.

Аркадий Ефимович постучал линейкой по столу.

— Много вы мне чего обещали, да только выполнять-то не всегда свои обещания любите! Ну, где сегодня стекло отыщете?

— Честное слово, найдем! — уверяю. — Я придумал.

Аркадий Ефимович улыбнулся — значит, простил и вправду поверил, что мы все исправим.

— Хорошо, хорошо, а теперь я хочу вам сообщить кое-что.

Все переглянулись между собой — не обманул паук. Предсказал вести!

— Не сегодня-завтра морозы ударят, а на полях картофель не успели убрать. Придется нам помочь — сами знаете: картошка фронту нужна. Вот мы всей школой и выйдем в поле. Сейчас же.

Какое уж тут разбитое стекло! Скорей книги в сумки кое-как и бегом одеваться!

У школы не протолкнешься! Как в праздники или 1 сентября.

Наскоро построились и с песнями двинулись в поле. Старшие классы впереди, мы за ними. Как назло, ветер разгулялся. Но мы поем, кричим во все горло. Оказывается, когда кричишь — не так холодно.

А вот и картофельное поле. Сначала кажется — конца края ему нет. Тут и там дымят костры — взрослые сжигают сухую ботву, всякий мусор, который валяется на поле.

Директор объявляет:

— Каждый помогает своей семье — так будет, пожалуй, лучше всего.

Здорово? Я бегу по полю и быстро нахожу маму. Она стоит с лопатой в руках и ждет меня.

— Ванек, скорей, маленький, я копаю — ты собирай.

Из-под лопаты выскакивают мячиками розовые картофелины. Мама старательно вонзает лопату в затвердевшую землю, я с трудом поспеваю выбирать картошку, складываю в кучки. Потом кучки собираю в одну большую кучу.

По полю разъезжают повозки, одни с картошкой спешат в деревню, другие, те, что с красными флажками, — на станцию. Там погрузят нашу картошечку в товарные вагоны и прямо на фронт. Будут солдаты есть горячую картошку, дом вспоминать, своих. А вдруг моя картошка папке попадется, а? Теперь-то мы все представляем, что такое война.

А ветер все сильнее. У мамы губы посинели, глаза слезятся. Пальцы у меня от холода закостенели, не сгибаются совсем.

— Мам, я погреюсь, можно?

Мама молча кивает. Я бегу к ближайшему костру. Тут уже Лешка, Петя, девчонки. Прыгают, толкаются. Я тоже потолкался, сразу теплее стало и на душе повеселело. Теперь и работа заспорится.

Я вернулся к маме. Упрямая, так и не присела отдохнуть и греться не хочет, говорит, и не замерзла совсем, как будто я не вижу.

За работой день быстро идет на убыль. Вот и солнышко спряталось. Закат сегодня красный-красный, к ветру, говорит бабушка. Я засмотрелся на закат. И вдруг представилось, и не закат это вовсе, а зарево от пожаров горящих деревень, вот-вот грохнут наши орудийные залпы и побегут фашисты сломя голову, бросят свои танки, лишь бы свою шкуру спасти. А тут как тут наши солдаты выскочат, и впереди всех папка и дядя Микола!

— Бей фашистских гадов! — закричит папа и бросит гранату…

— Ты что, Ванек, о чем замечтался? Картошку бросил, стоишь и улыбаешься?

Я вздрагиваю от маминого голоса.

— Папу вспомнил! — отвечаю и прихожу в себя.

Мама тяжело вздыхает, подходит ко мне совсем близко.

— Ой, сынок, и у меня нет часа, чтоб не вспомнила.

Она прижимает меня к себе. Война и маму изменила. До войны она не была такой ласковой. И грустной я почти ее не видел.

— Пора домой, — говорит мама, — все уже собираются.

В деревню возвращаемся не строем: каждый со своими. Главные теперь в семье не отцы, а матери. Отцы у всех на фронте. Один хромой дядя Петр — хозяин в своем доме. На поле их четверо, а нас только двое — я и мама. Федя ходит в школу в соседнюю деревню. В нашей деревне — семилетка.