...И многие не вернулись - [82]

Динчо передал своему товарищу явки и пароли и приказал ему уходить, а сам остался у реки. Появились жандармы и двинулись на него. Он схватил карабин, но тот оказался поврежден. Он забросил его под куст и вынул пистолет. Раненая нога стала неподвижной. Он залег в траву, снял пальто и, босой, с обнаженной грудью, начал ползти.

Жандармы усилили стрельбу. Вокруг пальто, которое он бросил, пули подняли пыль. А в это время Динчо снова дотащился до реки, собрал силы и перебрался на противоположный берег. Укрывшись в лесочке из молодых тополей, он удалился от места схватки.

Догнал какую-то повозку. Хозяин ее стоял впереди и тихо бранил запряженных животных. Динчо с большим трудом забрался на доски и распластался на спине. Хозяин заметил его и обернулся. И тогда Динчо узнал его: Ангел Пальока из Росена, один из самых верных помощников партизан.

Бай Ангел отвез Динчо в свой сад. Жена Ангела сняла с головы платок и перевязала ему рану. Быстро напоили, накормили, и силы вернулись к нему. Затем смастерили ему палку. Динчо переоделся в одежду их сына и садами отправился в Брацигово. Каждый шаг был для него сплошным мучением, потому что пуля засела в кости, но надо было уйти как можно дальше.

Перед Пищигово он свернул к дому Петко. Недалеко работала молотилка. Вокруг было довольно много людей, так как это происходило среди бела дня.

— Эй, ты не на молотилке работаешь? — прокричал какой-то крестьянин из сада.

Динчо кивнул согласно. Крестьянин на какой-то момент исчез за деревьями, и Динчо проскользнул во двор бай Петко. Прислонился к задней стенке дома. С другой стороны дома доносились голоса незнакомых женщин. Баба Мария догадалась, что кто-то пришел, и быстро их спровадила. Потом закрыла ворота, спустила с привязи собаку и поспешила к Динчо. Ввела его в дом и спрятала в подвале, где для партизан всегда была готова постель. Принесла лекарство, перевязала и накормила Динчо.

К вечеру вернулись бай Петко и Божана. Динчо поговорил с ними и решил уходить. Поздно вечером Божана вывела из конюшни двух лошадей. На одну вскочила сама, на другую — Динчо. Божана ехала впереди, а Динчо следовал за ней. За селом она пожелала ему скорейшей победы и попрощалась с ним. Динчо отправился на Черногорово. Лошадь его не слушалась, все поворачивала голову назад и непрерывно ржала. Напрасно она искала подругу.

7

Пришло Девятое сентября с тем буйным восторгом, который никогда не забудется. Но вслед за восторгом для Петко и Божаны начались огорчения.

Петко был старостой и активно участвовал в создании трудового кооперативного хозяйства в селе. Но когда приступили к организации этого хозяйства, его и Траяна не приняли. Некоторые боялись, что братья, пожалуй, «захватят» руководство. Приняли их несколько позже, когда руководящие должности уже были распределены.

Через пять или шесть лет кто-то украл у Петко партийный билет, и его поспешно исключили из партии. Два года держали его вне ее рядов. Мы писали письма в околийский комитет, доказывали, что допущена ошибка, но тогда на такие письма не всегда обращали внимание. Мы даже приезжали в Пищигово, говорили с товарищами. Те высказывали сожаление о случившемся, но дальше этого дело не шло.

Петко, Божана да и баба Мария тяжело переживали это, но не ожесточились, не жаловались. Терпеливо ожидали, когда справедливость возьмет верх. Сейчас их все почитают и уважают.

Прошлым летом я услышал, что баба Мария тяжело больна, и отправился навестить ее. Стояла изнуряющая жара. Улицы села опустели. В такую пору люди, которые не вышли в поле, прячутся в прохладных комнатах, пережидают, пока спадет жара, и потом снова берутся за работу.

Я застал всех дома. Это был уже не старый, а новый двухэтажный дом с красивым балконом. Баба Мария лежала в одной из комнат в нижнем этаже. Она привстала на постели, ее руки блуждали и беспомощно искали, за что бы ухватиться.

— Услышала голоса… Поняла, что это вы… — сказала она. — Хотела, чтобы вы не увидели меня в постели.

Божана пожурила ее и помогла ей снова лечь. Баба Мария вздохнула и опустилась на постель. И тогда я увидел, что годы иссушили ее лицо, но добрая улыбка, с которой она встречала нас, осталась прежней.

Я поинтересовался, как она себя чувствует, какая болезнь ее одолела, чем можно ей помочь. Она ответила двумя-тремя словами. В ее глазах промелькнула печаль. Я должен был себе признаться, что огорчил ее.

Она-то знала, что ей ничем уже нельзя помочь. Знали это и мы все. И действительно, не являются ли подобные вопросы данью самовнушению — вроде бы мы предприняли все для больного, не являются ли они попыткой здоровых обмануть и успокоить свою совесть?..

Мы вышли во двор к винограднику. Божана засуетилась, чтобы приготовить стол, но так и не успела закончить сборы, застонала и схватилась за сердце.

— Когда за плечами у человека столько лет, болезни сами начинают давать о себе знать… — пошутил я.

— Это не от лет, а от пережитого, — сказала Божана. — В сорок третьем году мы отправились с Петко на вершину Святой Дух, чтобы навестить наших в Говедаре. Вошли в село, а навстречу нам движется повозка с убитым партизаном. Тело было покрыто белой короткой буркой. Товарищи убитого вели бой около села. Когда я отправилась набрать воду из колодца, увидела через плетень: из общины выволокли раненого партизана. Лицо его было изуродовано пулей. По селу разнеслась весть, что один из партизан бежал в Пищигово. Полицейские бросились туда, чтобы его разыскать, а вместе с ними поднялись и с десяток охотников с собаками. Мы с Петко поспешили вскочить на бричку и отправиться в село. Приехали, когда уже стемнело. Я так устала, что не было сил слезть с брички. Петко загнал ее под навес, и мы так и остались в ней спать… В полночь возле общины загремели выстрелы. Кто-то пересек улицу и скрылся в соседнем саду. Я так испугалась, что не заметила, когда вскочила на ноги. И так дрожала, что вся бричка подо мной тряслась. Точно такой же испуг я пережила, когда мы отвозили Стояна Попова в Пловдив. С той поры у меня заболело сердце. После Девятого сентября я ходила к врачам, и мне сказали, что у меня что-то не в порядке. Вот и сейчас побаливает…