...И многие не вернулись - [69]
После этого турки схватили моего отца и увезли в Серре. Его приговорили к смертной казни, но привезли обратно, чтобы отрубить ему голову в селе на страх другим. Связанного, его вывели к плахе. Вокруг — народ. Мама привела и нас всех: меня и братьев. Палач поднял ятаган. Тогда мы бросились в ноги туркам, прося милосердия. Толпа не смогла остаться безучастной. Женщины закричали, поднялся неимоверный шум и суматоха.
Уездный управитель схватился за голову, повернулся к толпе и жестом велел замолчать. А люди еще сильнее стали кричать: «Милосердия!.. Милосердия!» Тогда он отменил казнь. Сел в свой фаэтон и уехал. Смертный приговор отцу заменили длительным заключением…
С Георгием мы обвенчались в первую мировую. После свадьбы он уехал на фронт. Он и раньше не отличался покорностью, весь род у них был такой: его отца, македонского четника, турки убили где-то в Разложской околии. Ну а с фронта Георгий вернулся совсем отчаянным — там он с коммунистами подружился. Во время стачки в 1921 году он вынес на площадь красный флаг. Потом в 1923 году он вместе с другими такими же, как он, решил принять участие в вооруженном восстании. Собирались вроде бы власть захватить, да случилось что-то, вот они и вернулись в село, так и не понюхав пороху. Георгий очень злился на неудачу. А я себе говорила: «Пусть покипит, авось перекипит». Да где там…
Настало время михайловистов[31]. Они хотели сделать из нашего края свою вотчину, но население им не покорилось. Они требовали, чтобы Георгий отрекся от коммунистов, несколько раз подкарауливали его, грозили пристрелить, но он держался стойко.
Лет восемь прошло с тех пор, как мы поженились. Как-то молодежь из нашего села собралась на посиделки. Была прекрасная ночь: над горой сиял месяц — с него словно стекало серебро и золото. Вдруг залаяли собаки. Послышались мужские голоса. На улице кто-то выстрелил из винтовки, и во дворе появился один из михайловистов.
— Гостей принимаете? — крикнул он и уселся против меня.
Кончились шутки, умолкли песни — появление этого мрачного человека не сулило ничего хорошего.
Он начал бросать в девушек кукурузные зерна, высмеивать их женихов, и ему явно доставляло удовольствие издеваться над ними — ведь он мог сказать все, а ему никто ничего не мог сделать. Он бросил и в меня пригоршню кукурузных зерен.
— Но-но, поосторожнее! — оборвала я. — У моего мужа любимое занятие сворачивать шею таким удальцам, как ты.
Михайловист взвился, распахнул полы своего пиджака, чтобы все увидели его широкий кожаный пояс, на котором сверкало сталью оружие.
Один из молодых парней потихоньку ускользнул — и к Георгию. Уж что он там ему говорил — не знаю, но Георгий сразу же примчался.
— Ты что здесь делаешь? — спросил он того человека. — Тебя что, приглашали? А ну топай отсюда, да побыстрей, а то и сам господь бог тебе не поможет…
Непрошеный гость — михайловист из Банско — схватился было за пояс, но Георгий его опередил и выстрелил, тот упал. Георгий только ранил его, но тот лежал как мертвый. Женщины разбежались кто куда. Попрятались и молодые парни.
Через день-два явилась шайка михайловистов и увела Георгия в Банско. Эти бандиты хотели прикончить его где-нибудь в Пирине, но товарищи Георгия не оставили его в беде. Поехали в Софию, в Разлоге нашли влиятельных людей, и бандиты не посмели его убить. Только потребовали выкуп — 80 тысяч левов.
Мы продали что только можно, помогли друзья Георгия — ну нам и удалось собрать эту сумму и послать ее в Банско. Георгий вернулся через сорок дней. На нем живого места не было от побоев: все тело — сплошная рана.
С тех пор душа его ожесточилась, и он стал еще более непримиримым к властям. И старосты, и полицейские начали его побаиваться — все норовили поймать на чем-нибудь и арестовать. Потому он большую часть времени проводил в лесу…
Сыновья наши, как только подросли, пошли по стопам отца — больше всего их интересовали винтовки, пистолеты, патроны. Яблоко от яблони недалеко падает…
Из-за этих дел Костадин отправился в тюрьму еще в сорок втором. Он тогда служил в Пазарджике, собрал около себя товарищей, и они стали выносить из казармы оружие, патроны, сапоги — что удастся. Из Пазарджика все это добро перебрасывали к вам, партизанам.
Однажды Костадин, сложив в рюкзак патроны, шинель и сапоги, отдал вещи своему приятелю, чтобы тот вынес их из казармы. Но, как назло, у того вдруг решили проверить, что он несет в рюкзаке. Его арестовали, а с ним заодно еще человек двадцать. Костадина и еще троих или четверых бросили в тюрьму, остальных потом отпустили.
