...И многие не вернулись - [23]

В комнате — Тоско, бабка Петра и арестованные в эту ночь. Мучительная встреча на рассвете. Мигающая лампа под потолком бросает на всех тусклый свет. И тяжелое, леденящее кровь молчание, более страшное, чем все пережитое Тоско и бабкой Петрой в этом аду. На них сосредоточиваются взгляды вновь прибывших. Как глухонемые, они без слов, взглядом спрашивают друг друга: «Кто не выдержал? По чьей милости попали мы сюда?»

Бабка Петра задыхается от кашля. Она приподнимается, вздыхает всей грудью и, осмотревшись кругом, осторожно, чтобы не заметил унтер-офицер, шепчет:

— Тоско!.. — и ищет его глазами.

Тот лежит у самого окна. Он не слышит бабку Петру, потому что она произнесла его имя лишь едва заметным движением посиневших губ. Он чувствует убийственную тяжесть тишины, в которой его товарищи задают друг другу один и тот же безмолвный вопрос и сами отвечают себе, бросая взгляд на него. В их глазах он читает суровое осуждение…

Тоско встает, прислоняется к стене и сжимает ладонями голову. Он стоит, замерев, пока его не толкают. Когда же он опускает руки, его заострившееся лицо кажется безжизненным, серым и старым. Голубые глаза будто утонули в огромных черных кругах.

Наступает пасмурное утро, которое не несет узникам никаких надежд. К самому окну тянутся голые, покрытые инеем ветви старого вяза.

Все отдал бы Тоско, лишь бы вернуть теплые, преданные взгляды товарищей, делавшие его счастливым и сильным… Сейчас они не сделали бы его счастливым, но могли бы спасти от убийственного одиночества среди своих. Если бы он сам и товарищи знали, что незадолго до его ареста один торговец из Батака тайно посетил командира карательного отряда в Брацигово! Перед этим Тоско потребовал у торговца 50 тысяч левов для партизан, и тот отсчитал ему их в обмен на расписку, а потом ценой предательства искупил свой «грех» перед властью.

Долгое время после 9 сентября предателю удавалось пользоваться этой распиской как доказательством своего участия в вооруженной борьбе. Он пользовался ею и дрожал от страха. Через некоторое время страх привел его в Пловдив, где он надеялся как-то затеряться и успокоить больную совесть. Но и там он не нашел покоя от мучивших его кошмаров. И раскрытое только в 1961 году преступление столкнуло оставшихся в живых с человеком, чья моральная и физическая деградация сделала возмездие бессмысленным. Такие люди, подобно деду Выльо — предателю Бенковского[15], умирают ненаказанными, но зато презираемыми потомками.

Тоско нес большую ответственность, являясь секретарем подпольной партийной организации в Батаке в тот период, когда человеческая жизнь стоила ровно столько, сколько бутылка сливовой водки на угощение убийцам. Дни и ночи он посвящал самоотверженной и крайне опасной работе. И никто из его товарищей, сваливших на него в брациговской школе невыносимую тяжесть вины за провал, не знал, что его самого предали и что полиция, прежде чем его арестовать, узнала многое об его опасных связях.

Часто спрашиваю себя: а если бы знали тогда все это, так же ли строго осудили его? Этот вопрос я недавно задал бабке Петре Джамбазовой и еще нескольким товарищам, вместе с Тоско пережившим те кровавые ночи, но дождавшимся счастливого дня 9 сентября.

Мы долго разговаривали и горячо спорили, но в конце концов я все же понял, что даже сейчас они не могут и не хотят его оправдать. Мне хотелось упрекнуть их в несправедливости, но я промолчал. Нельзя забывать, что дело, которому посвятили себя Тоско и его товарищи, подчинялось суровым законам конспирации. А Тоско действительно нарушил эти законы. Я понимал это. И все те мысль о его участи обжигает меня острой болью.

В тот день, когда начали допрашивать Тоско, в Брацигово приехала его жена со своими родителями. Возможно, она умоляла его признаться во всем, наивно веря, что это спасет его — отца ее будущего ребенка. Десять лет спустя она вышла замуж второй раз. Я узнал, что она отдала дочь, родившуюся после смерти Тоско, на воспитание чужим людям.

Недавно ко мне пришла девушка, только что окончившая университет. Это была дочь Тоско. Я заговорил об ее отце, она сразу так и загорелась. Не зная отца, она помнила о нем, гордилась им и ждала от других уважения к его памяти. Я вполне ее понимаю. Понимаю восторженное преклонение дочери перед отцом, заполняющее пустоту, созданную другими людьми.

5

…Бабку Петру вводят в комнату для допросов и предлагают сесть.

— Неужто ты не поняла, где находишься? До каких пор ты будешь прикидываться? Если скажешь, где партизаны, получишь кучу денег. А если не скажешь — заработаешь пулю в лоб…

Бабка Петра стоит, сложив руки на животе.

— Кабы знала, сказала бы. Но только ничего я не знаю.

— Знаешь, бабка, знаешь. И ты нам все скажешь…

В семье бабки Петры не нашлось бы человека, который не был бы причастен к опасной деятельности батакских коммунистов. Ее зять, Атанас Кынев, ушел к партизанам еще в начале 1943 года. Около их дома на окраине села постоянно устраивались засады, поэтому Атанасу и другим партизанам всегда приходилось останавливаться в доме ее брата — Георгия Ванчева. Там она и встречалась с ними, получала задание и передавала им то, что приготовила для отряда.