I love Dick - [4]

Среда и четверг промелькнули незаметно. Очевидно, что новому фильму Крис не суждено великое будущее. Чем она займется теперь? Ее первым опытом в искусстве были роли в каких-то наркоманских психодрамах семидесятых годов. Предположение, что Дик затеял между ними своего рода игру, сильно ее взволновало. Крис снова и снова объясняет это Сильверу. Она умоляет его связаться с Диком, вытянуть из него хоть какой-то намек на то, что он заинтересовался ею. И если это так, она ему позвонит.

ПЯТНИЦА, 9 ДЕКАБРЯ 1994 ГОДА

Сильвер, европейский интеллектуал, читающий лекции о Прусте, поднаторел в анализе любовных тонкостей. Но сколько можно мусолить одну-единственную встречу и трехминутный разговор? Сильвер и так уже оставил два сообщения на автоответчике Дика. Крис тем временем превратилась в комок оголенных чувств, испытывая сексуальное возбуждение впервые за семь лет. И вот в пятницу утром Сильвер наконец предлагает Крис написать Дику письмо. Крис неловко, и поэтому она предлагает Сильверу к ней присоединиться. Сильвер соглашается.

Разве принято, чтобы супруги писали billets doux вместе? Не будь Сильвер и Крис столь воинственно настроены против психоанализа, они бы сумели разглядеть в этом переломный момент.

ПРИЛОЖЕНИЕ А: ПЕРВЫЕ ПИСЬМА СИЛЬВЕРА И КРИС

Крестлайн, Калифорния

4 декабря 1994 года

Дорогой Дик,

наверное, виноват пустынный ветер, вскруживший нам головы в тот вечер, а может, тяга придать жизни слегка литературный вид. Я не знаю. Мы виделись пару раз, и я проникся к тебе большой симпатией, мне захотелось сблизиться. Мы начинали в разных точках, но в итоге оба пытались порвать со своим прошлым. Ты ковбой; я десять лет кочевал в Нью-Йорке.

Возвращаясь к вечеру в твоем доме. Поездка была дивной: твой кабриолет увез нас из Пасадены к самому Концу Света – в Долину Антилоп. Мы откладывали эту встречу почти год. И она оказалось более искренней, чем я себе представлял. Но к чему я это?

Мне бы хотелось обсудить тот вечер у тебя дома. У меня было чувство, будто я знаю тебя тысячу лет и мы можем не притворяться рядом друг с другом. Я прямо как та глупышка, чей голос мы случайно услышали той ночью на твоем автоответчике…

Сильвер

Крестлайн, Калифорния

9 декабря 1994 года

* * *

Дорогой Дик,

то, что Сильвер написал первое письмо, поставило меня в весьма странное положение. Реактивное (как Шарлотта Стант по отношению к сильверовской Мэгги Вервер, если бы мы жили в романе Генри Джеймса «Золотая чаша»): это Ответ Тупой Пизды, фабрика эмоций, вызванных всеми мужчинами мира. Все, что мне остается, – это рассказать Историю Тупой Пизды. Вот только как?

Сильвер считает, что моя любовь к тебе – всего лишь извращенное желание быть отвергнутой. Но я не согласна, глубоко внутри я очень романтичная девочка. Что меня тронуло, так это трещины, через которые просачивалась уязвимость в твоем доме… таком спартанском и таком продуманном. Альбом Some Girls на виду, тусклые стены – как старомодно и вульгарно. Но я падка на отчаяние, ощущение краха – когда планы рушатся, ожидания не оправдываются. Я люблю это и стыжусь этого, а затем меня наполняет какая-то непередаваемая нежность и стыд в ней теряется. По этой же причине я долгие годы обожала Шейка Мерфи – безнадежный случай из моего новозеландского прошлого. Но тебя нельзя назвать безнадежным: ты знаешь, чего хочешь, у тебя есть работа и репутация, и поэтому я подумала, что, разыгрывая эту любовную историю в равной степени осознанно, мы оба сможем чему-то научиться. Абстрактной романтичности?

Странно, но я никогда толком не задумывалась, в твоем ли я вкусе. (Ведь в прошлой, Эмпирической Любовной Истории, я никогда не бываю во вкусе Парней-Ковбоев, потому что я не привлекательная и во мне нет материнского.) Но, возможно, действие – единственное, что сейчас имеет значение. То, что люди создают вместе, затмевает то, Кем Они Являются. Если я не могу заставить тебя влюбиться в ту меня, какой я являюсь, возможно, я смогу заинтересовать тебя тем, что я понимаю. Поэтому, вместо того чтобы гадать: «понравлюсь ли я ему?», я гадаю: «включился ли он в игру?».

До твоего звонка в воскресенье вечером я писала о твоем лице. Я была не в состоянии говорить и повесила трубку, увязнув на самом дне романтического уравнения с колотящимся сердцем и потными ладонями. Невероятные ощущения. Последние десять лет моей жизни я, как могла, избегала этого мучительного примитивного состояния. Я бы хотела, как ты, уметь плескаться на поверхности романтических фантазий. Но я так не умею, потому что всегда проигрываю. Этот абсолютно вымышленный роман не длится и трех дней, а меня уже начало мутить. И мне интересно, получится ли однажды примирить юность и зрелость: уязвимую анорексичку, которой я была раньше, и ворочающую деньгами бабу, в которую я превратилась. Мы губим себя ради собственного выживания. Есть ли хоть какая-то надежда погрузиться в прошлое, переживая его снова и снова, как это возможно в искусстве?

Сильвер, который печатает под мою диктовку, говорит, что в этом письме недостает главного. На какую реакцию я рассчитываю? Ему кажется, что письмо вышло слишком буквальным, слишком бодрийяровским. Он говорит, я замалчиваю все трепетные моменты, маленькие нюансы, которые кажутся ему особенно трогательными. Получилась вовсе не та Экзегеза Тупой Пизды, которую он ожидал. Но, Дик, я уверена, что, прочитав, ты поймешь, что все это – правда. Ты поймешь, что игра реальна, или даже лучше – реальность, а на «даже лучше» как раз все и завязано. Какой секс лучше наркотиков, какое искусство лучше секса? «Даже лучше» означает достижение максимальной интенсивности. Влюбленная в тебя, готовая окунуться в это чувство с головой, я снова чувствую себя шестнадцатилетней – сутулой, в кожаной куртке, жмущейся к друзьям в уголке. Ёбаный нестареющий образ. Когда на все похер или когда знаешь, что последствий не избежать, но это тебя не останавливает. И мне кажется, что ты – я – по-прежнему стремимся к такому, и как же волнующе обнаружить это в других.