И каждый вечер в час назначенный... - [38]

И вот, значит, произнеся какой-то текст и сложив определенную концепцию из своих предложений, этот актер сказал:

— ...Но самое ужасное, что у нас по-существу нет главного режиссера. Это беда нашего театра. Что же, в таком случае, можно от нас требовать и чего ждать?

Все притихли. Тихон Алексеевич побледнел и посмотрел в зал. Повисла какая-то холодная тишина. И никто не выступил в его защиту. Спустя какое-то время я подумала, что дать отповедь несправедливому обвинению должна была я. Нужно было защитить Тихона Кондрашова от этой холодной и специально рассчитанной бестактности. Но я пощепетильничала, решип, что как порторг не имею права навязывать свою точку зрении окружающим.

Собрание подошло к концу, мы прочитали какую-то безликую резолюцию и разошлись. Сложив все документы, я зашла в кабинет к Кондрашову. Он сидел совершенно отрешенный.

— Тихон Алексеевич! Не надо так огорчаться. Поймите, точка зрения только одного актера — это не точка зрения всего коллектива...

— Зинаида Ивановна... но ведь ни один человек не выступил и защиту меня. Никто даже не удивился... Я столько сил, столько времени отдал этому театру! Столько поставил спектаклей с самыми разными актерами!.. И никто не выступил, никто не возразил... Значит, я — совершенно одинок...

Я проводила его до гостиницы. Беседуя, мы медленно шли по вечернему Минску, и в конце нашего разговора Тихон Алексеевич грустно сказал:

— Я был главным режиссером Ярославского драмати­ческого театра России, но никогда в жизни не слышал ничего подобного. А если бы даже и услышал, то, наверное, прозвучала бы и противоположная точка зрения. Здесь я этого не услышал... Очевидно, жить и дышать в этом театре я уже не смогу...

Закончился сезон, и Тихон Алексеевич Кондрашов навсегдa уехал из Минска. Долгое время многие актеры получали от него письма. Он поздравлял, интересовался нашими делами, желал всем удачи и согласия. Но я до сих пор не могу забыть ту боль, которую мы ему причинили.

В oдном из интервью Василий Шукшин как-то заметил, что вкус настоящего художника — это чувство правды и тактично­сти. Кондрашов был настоящим художником, он в полной мере обладал и чувством правды, и тактичностью, той тактичнос­тью, которой не всегда наделены творческие натуры.

***

Валерий РАЕВСКИЙ — это тоже целая «эпоха» в нашем театре. Более 30 лет! Такого не удавалось еще никому. Уже первая его постановка - «Што той салдат, што гэты» (по пьесе Б. Брехта) показала, что к нам пришел художник со сложившимися эстетическими принципами и с высокой школой профессионализма, которую он прошел в московском театре на Таганке у Юрия Любимова.

Приятно отметить, что Валерий Николаевич с уважением относится к своему наставнику. Бесспорно, Ю. Любимов талантливый режиссер, вызывающий много противоположных суждений. Но ведь Всевышний и дает талант художнику для того, чтобы вокруг его произведений кипели страсти. Не спорят только о серости. Да, Любимов тяготеет к резкости к ясности оценок. Да, его роль в театре на Таганке является не только определяющей, но порой и всеподавляющей. Да, этого режиссера интересуют не процессы «жизни человечес­кого духа», а острота политической проблемы; не столкнове­ние людей, а борьба идей. Но, при всей жесткости его методов, я думаю, что в основе этого своеобразного режис­серского почерка заложены немалые факторы, будоражащие творческую энергию. Подтверждением этому являются удиви­тельные постановочные решения Ю. Любимова, возрождаю­щие традиции Мейерхольда, Вахтангова...

Думаю, что сегодня уже никто не станет возражать, что школа мастерства В. Н. Раевского основана прежде всего на эстетических принципах Таганковского театра. Ярким свидетельством этому является первый спектакль Валерия Николаевича, поставленный по Брехту в 1969 году,— «Што той салдат, што гэты».

С большой теплотой я вспоминаю свою работу в этом спектакле. Раевский привнес абсолютно новую эстетику, которая была, мягко говоря, очень далека от Купаловского театра. Если «Ідылія» по своему эстетическому направле­нию точно, как говорят, попадает «в десятку», то Брехт — полностью противоположное театральное направление. Преж­де всего — это театр резкой пластики, очерченности, где техника игры стимулирует активность зрителя. И мы, акте­ры, впервые с этим столкнувшись, попали, образно говоря, «как кур во щи». Что касается меня, то я не только целиком и полностью окунулась в этот абсолютно новый для меня мир, но и поняла, приняла, прочувствовала его сердцем. Я была, как говорят, «впереди прогресса».

Этот спектакль действительно был открытием, своего рода сенсацией. Так мощно Брехта в Беларуси еще не ставили. Это была абсолютно новая страница не только в нашем театре, но и в театральном искусстве республики вообще.

Приятно вспомнить, что я имею близкое отношение к рождению этого уникального спектакля, в котором с боль­шим удовольствием играла роль Бэгбик. (К сожалению, на этом мой творческий союз с Валерием Николаевичем закончился. Очень жаль. Но что поделаешь...)Раевский, бесспорно, крупная личность. За всю свою творческую деятельность этот режиссер поставил на купаловской сцене более 30 спектаклей, многие из которых вошли в золотой фонд нашего театра. Это и «Трыбунал» А. Макаёнка, и «Характары» В. Шукшина, и «Мудрамер» Н. Матуковского, и «Парог» и «Радавыя» А. Дударева. Особенно хотелось бы остановиться на последнем спектакле, который стал событием в нашем театре и был удостоен Государственной премии СССР. В «Радавых» соединилось всё — и новая драматургия Дударева, и новаторский режиссерский почерк Раевского, и чудесный актерский ансамбль.Валерий Николаевич полностью убрал из спектакля выспренную риторику и пафос, которыми «страдали» мно­гие спектакли о войне. За незаметной, вроде бы будничной простотой режиссер поднимал глубокие философские про­блемы человеческого бытия. Через конкретные судьбы сце­нических персонажей зритель остро чувствовал драмати­ческую судьбу нашего народа в годы войны.