И каждый вечер в час назначенный... - [20]

В 1948 году Литвинов поставил «Дзень цудоўных падманаў» («Дуэнья») по пьесе Р. Шеридана, где Глебов велико­лепно играл роль Мендозы. Это был веселый, теплый у жизнерадостный спектакль, в котором на протяжении 20 лет Глебов дарил зрителю завораживающую улыбку коме­дийного таланта.

По своей внутренней органике Глебов был актером характерным, комедийным, и, как правило, роли масштабно­го драматического звучания ему были не очень близки. И когда такие роли попадались (например, роль Каренина), он, как дисциплинированный актер, понимал, что надо экспери­ментировать, надо пробовать, надо искать, но его внутрен­няя природа не отвечала таким ролям. Это было, как говорят, не его направление, не его работа. Глебов — величайший комедийный актер, подымающийся до вершин трагикомедии.

В жизни Глеб Павлович был скромным и тихим челове­ком. Он практически не выступал на собраниях, никогда не умничал при обсуждении спектакля или пьесы. В лучшем случае, мог сказать: «Да, хорошая пьеса» или «Она мне не нравится». И это был весь его монолог.

Глебов был легкий и непосредственный. Я смотрела на него со стороны, и мне казалось, что он был чист, как родниковая вода. К сожалению, человеческие отношения сложны и часто запутанны, но тут — полное исключение из правил. У Глебова не было недоброжелателей. Таилось в нем что-то крылатое и наивно-детское, что всегда распола­гало сердца коллег. В театре его ласково называли «наш Глебушка». И что интересно, Глебов ведь никакой не общественник, у него никогда не было общественной рабо­ты, он не состоял ни в месткоме, ни в парткоме, не был членом партии, никогда не выступал на собраниях. Но это не помешало актеру своей прекрасной теплой улыбкой и детскими светящимися глазами совершенно спокойно заво­евать сердца всех белорусских зрителей. Глебов был любим­цем нашей республики и когда умер, его хоронил весь Минск. Ленинский проспект (теперь это проспект Ф Скопи­ны) был плотно забит людьми!.. Могу только сказать, что второго Глебова не будет.

***

...Наши воспоминания имеют свои маяки и свои подвод­ные камни. Откровенный разговор с прошлым — это всегда исповедь души.

Невозможно охватить в воспоминаниях полувековую историю Купаловского театра, а в театре я с 1937 года. Боже мой! Могу повторить за Фаиной Раневской: «Я так долго живу, что еще помню порядочных людей».

К сожалению, я не могу описать все яркие личности, чьи пути так или иначе пересеклись с моей творческой судьбой, но мимо отдельных имен мне трудно пройти спокойно. У меня было много великолепных партнеров по сцене, и один из них — незабываемый Борис Викторович ПЛАТОНОВ.

У этого актера тоже не было профессионального обра­зования. В 1922 году прямо в солдатской шинели он пришел в Купаловский театр и остался в нем до конца своих дней. Удивительное дело: наши самые замечатель­ные, самые талантливые, самые редкостные актеры были... самоучки. Но какая это была великолепная школа мастер­ства! Они учились у жизни, они были философы, художни­ки и фантазеры. Они были озорные и серьезные одновре­менно и обладали уникальной актерской школой «высшего пилотажа».

Я жила с Платоновым в одном доме, и часто, возвраща­ясь с репетиций, Борис Викторович увлеченно «достраи­вал» свои актерские линии прямо на улице. Прохожие подозрительно оглядывались на нас. Представьте, что мож­но подумать, если на ваших глазах мужчина произносит такой монолог:

...Ты — прыгожая.

Ты — жаданая.

Ты — жанчына маіх мар,

Але я адмаўляюся ад цябе....

Я — свабодны...

Никому ведь и в голову не придет, что это продолжение репетиций, и в такие минуты я старалась быстренько «затолкать» Платонова во двор.

В те времена Борис Викторович был в центре всей общественности, в центре внимания самого высокого на­чальства. Он действительно был авторитетным, с его мнением считались, его избирали в различные организации и во все депутатские (как теперь говорят) «тусовки». Он был и депутатом Верховного Совета, и членом Президиума, и т.д. и т.п. В театре его искренне почитали и уважали. Никто никогда не сказал о нем плохого слова. Он всегда был очень точным и дисциплинированным. Мог он и подшутить над тобой так, как никто. В глубине души Платонов был по-доброму хулиганистым и озорным мальчишкой. Однажды режиссер Борис Эрин пригласил меня и Бориса Платонова для серьезного разговора о пьесе «Ліса i вінаград». Это был первый спектакль Эрина в нашем театре (1957). Эрин очень долго и подробно раскрывал экспликациб каждой роли. Он умел подробным объяснением заразить актера и значительно обогатить его представление о роли. Сижу, внимательно слушаю длинный монолог. И вдруг! Господи... Что такое?.. Чувствую, что моя кофточка на спине... начинает расстегиваться. Сначала одна пуговица, потом вторая... А Борис Платонов сидит с абсолютно невозмутимым лицом, делая вид, что весь поглощен греческой эпохой, и незаметно нажимает на пуговицы. У меня подбородок стал отвисать. Б. Эрин внимательно посмотрел на меня: «Зин-н-наида Ивановна, историческая тенденции рабовладельческого общества очень важна, и Вы должнЯ прочувствовать это еще до появления...» О-о-о-о... Я уже прочувствовала! Мучительно изображая на лице сплошное внимание к обездоленным грекам, я нервно прислушивалась к «морзянке» на моей спине. Платонову показалось этого явно недостаточно, и он начал... чесать мне спину. И не просто чесать, а щекотать без зазрения совести. Я, кусая губы, из последних сил сдерживала себя, вслушиваясь в подробные режиссерские трактовки. Слава Богу, Эрин, кажется, ничего не заметил.