И каждый вечер в час назначенный... - [13]

— Как депутат Верховного Совета я уеду последним,— сказал он и выставил посланца.

У нас в Одессе ситуация была несколько иной. Нас не бомбили, и машин не предлагали. Но нужно отдать должное директору, Фане Аллер, которая тут же пошла в обком партии, немедленно связалась с какими-то людьми, кото­рые должны были решить судьбу театра, и каждый день звонила в Москву. Она быстро мобилизовала всех на то, чтобы обслуживать госпитали, помогать раненым. Уже появились первые раненые, первые разговоры о войне и о тех бедах, которые принесло нам это горе. И через какое-то время Фаня Ефимовна, приложив максимум усилий, вывез­ла театр в Москву. До отъезда наш театр продолжал обслуживать зрителей, притом бесплатно. Двери в театр были всегда открыты. Кроме того, артисты образовали бригаду в госпитале и дежурили постоянно. Вероятно, такова наша актерская профессия, мы отдаем себя до последней минуты, пока дышим. Конечно, все находились в каком-то тревожном ожидании...

Наконец нам была дана команда срочно выезжать последним эшелоном. Фаня Ефимовна приказала оставить все декорации, взять только белорусские национальные кос­тюмы. Всё. Остальные вещи бросить, иначе нас не посадят в поезд. И вот мы двинулись этим последним эшелоном. На всех остановках по дороге в Москву мы бегали по станциям и кричали: «Едет белорусский театр!.. Едет белорусский театр!.. Кто знает, что произошло в Минске?!» Надя Глебова, жена Глеба Павловича Глебова, услышала нас на каком-то полустанке. Мы подхватили ее с детьми и привезли с собой в Москву. В Москве нас поселили в гостинице «Якорь». Аллер сразу пошла в министерство и несколько дней штурмовала всевозможные преграды, пока Купаловский театр не получил назначение в Томск.

Я, встретившись с мужем в Москве, узнаю, что его назначили в Ашхабад директором русского театра, и уез­жаю с ним. В то время, вместе с мужем находился и его сын Виктор, которому шел только шестой год. Конечно, я понимала, что на новом месте, а особенно в первое время, им были крайне необходимы и женская забота, и внимание, поэтому уехала вместе с семьей.

Ашхабад встретил нас очень приветливо. Было ощуще­ние, что все люди вокруг как-то сразу изменились, они словно придвинулись, потеснились друг к другу. Косые взгляды, размолвки, неурядицы — повседневная наша ме­лочь — все это отошло, оттеснилось войной и общими заботами.

Почти год я работала в Ашхабадском драматическом театре, не переставая думать о тех, кто остался в Минске, о маме, об обстановке на фронте. А сведения с фронтов поступали все тревожнее и тревожнее. Они болью отзыва­лись в сердце. Появились первые похоронки. Но никто и мысли не допускал о поражении. Многие рвались на фронт. Услышав, что в Москве активно формируются фронтовые театры, я покинула Ашхабад. Мне казалось, что без меня Верховный Главнокомандующий не справится со своими заданиями.

В то суровое время многие актеры стремились на передовую. Вероятно, в этом и ощущается внутренняя природа нашей профессии: «Когда гремят пушки — музы не могут молчать».

В конце 1942 года один из режиссеров МХАТа, мой педагог Иосиф Моисеевич Раевский набирал актеров для своего фронтового театра. Случайно встретившись в ГИТИСе, я объяснила ему, что очень хочу быть поближе к фронту, поступить в театр, который бы выезжал на передовую. Он сказал:

— Прекрасно. Как раз я и организовываю фронтовой театр. Иди ко мне.

Я всплеснула руками:

- Боже мой! Иосиф Моисеевич, и Вы можете решить мою судьбу?

- Безусловно. Я сейчас набираю труппу. Должно быть минимальное количество человек, потому что тогда будем более портативны, более подвижны, более маневрены и сможем легко передвигаться с места на место в нелегких военных условиях, а в особенности учитывая, что грядет зима.

Он сразу меня зачислил, а через некоторое время собралась вся наша труппа. Таким образом, в конце 1942 го­да в Москве у популярного журнала «Огонек» появился театральный тезка. Под крылом этого теплого, светлого названия и существовал наш небольшой фронтовой театр «Огонек».

Начинались наши репетиции в газоубежище дома № 12 по улице Горького. Мы подготовили три программы, кото­рые были приняты Дирекцией фронтовых театров, и в начале 1943 года, получив распределение на линию Украин­ского фронта, фронтовой театр начал беспокойную поход­ную жизнь.

Бесспорно, большим преимуществом нашего «Огонька» была его мобильность. Вся труппа состояла из нескольких актеров, баяниста (Сережи Козеева) и директора (Галины Клочковской, молодой, энергичной женщины). Женскую часть труппы представляли только два человека: Галина Павловна Гонтарь, актриса одного из московских театров, и я, раба Божья Броварская.

Мужская часть труппы состояла из Володи Балашова, выпускника актерского факультета ГИТИСа (после войны он приобрел широкую известность как диктор Всесоюзного радиовещания), Федора Липскерова, выпускника режиссер­ского факультета ГИТИСа, который был автором, режиссе­ром и популярным конферансье многих эстрадных номеров нашего театра, и старейшины «Огонька», уже довольно не­молодого актера Тимофея Степановича Хлыстова.