Часы начали отбивать десять. Протяжный двойной бой тихо раскачивал сумрак, и лицо Натальи смутно белено надо мной. Потом она положила голову мне на грудь, приникла щекой, и печальный и чистый запах ее волос проник в меня, исторгая облегчающий вздох. Так горько и счастливо было ощущать ее близость, ускользнув от приснившейся давней погоня.
Часы кончили отбивать десять, но время обступало меня, и я сказал:
— Наташа, нужно поговорить.
— Ну, еще чуточку так, — тихо просила она и плотнее прижалась горячей щекой.
— Нет. Зажги, пожалуйста, свет. — Голос мой был трухляв, как выветрившаяся деревяшка.
Свет люстры был беспощаден.
— Сядь там, в кресло, — я тоже сел и закурил, щуря глаза.
Мое время говорить настало.
И я начал:
— Наташа, нам придется расстаться, наверное, очень надолго…
Слова для лжи и оправданий можно выбрать всякие, но слово правды единственно — слово выбирает нас.
А под конец я сказал:
— Нужно, чтоб ты вышла за меня замуж, тогда у тебя будет крыша, — и поймал себя на том, что повторил слова отца, сказанные мачехе.
Каждому человеку время предъявляет свой счет, и красивые слова не принимаются к оплате. Время заламывает цену, а я не привык торговаться… Жизнь, простишь ли мне мое знание — это мой путь к тебе.
Сейчас май одна тысяча девятьсот восемьдесят третьего года, и грохочут сиреневые грозы, отмывая город для белых ночей.
Я дописываю страницу прекрасной паркеровской ручкой отца…
