И грянул в Хренодерках гром… - [19]

Дед Тарасюк проживал в избе-пятистенке. Огорода сроду не сажал, а пробивался тем, что ему приносили просители. Надо отметить, что худобой дед никогда не отличался, отчего сам собой напрашивался вывод, что либо благодарность за помощь была внушительной, либо он умудрился освоить иные источники питания организма, например, от солнца.

Селяне ввалились дружно, чуть не вынесли дверь и слегка своротили косяк на сторону. В избе оказалось так накурено, что хоть топор вешай – ни за что не упадет. Сам хозяин деревянного строения восседал на старом шерстяном ковре, сложив ноги по-басурмански, и курил длинную трубку с удивительно вонючим зельем, от которого у вошедших тут же заслезились глаза. Дом Тарасюка не был рассчитан на такое количество гостей, и скоро в нем не только встать, но и дышать было невозможно. Задние ряды напирали на передние, передним же деваться было некуда, и те, кого угораздило застрять в дверях, изрядно намяли друг другу бока. Но ни попасть внутрь, ни выйти наружу не смогли и выжидающе затихли, возмущенно пыхтя, как группа ежей. Оставшиеся снаружи сельчане тоже желали приобщиться к жизни Хренодерок, потому плотно обступили избу, с любопытством заглядывая в окна. Некоторые тут же пострадали, получив оконной рамой по лбу – кто-то сильно возжаждал свежего воздуха и распахнул створки, чтобы глотнуть кислорода.

Молодежь, которой стоять на месте в такую чудесную погоду смерти подобно, отыскала где-то балалайку и устроила танцы с частушками. Тренькала балалайка, девки с парнями выступали друг перед другом, притопывая в такт, с хохотом кружились в хороводе. На них шикали, но только подзадоривали на новые выдумки. Парни притащили телегу, насажали в нее девок, ухватили оглобли и помчали с ветерком.

В это время Панас прекратил наконец кашлять, судорожно вдохнул свежий, пахнущий цветущими садами воздух и вперил взгляд в Тарасюка. Хозяин избы никуда не спешил – смолил себе трубку, пускал дымные кольца в потолок да усмехался в длинные висячие усы. Выцветшие белесые глаза Тарасюка страшно уставились на вошедших, вгоняя их в нервную дрожь.

– Здрав будь, – запоздало поздоровался голова, чувствуя себя под взглядом примерно так же, как в далеком отрочестве на правеже у батьки.

– И тебе не хворать, – ответил Тарасюк, выпуская очередное ровное, словно нарисованное, кольцо.

Они еще некоторое время потаращились друг на друга. Дед помогать голове строить диалог явно не собирался. Мужчина робел, переминался с ноги на ногу, отчего успел всего за пару минуть оттоптать ноги окружающим. Народ шипел, толкался локтями, но деваться в тесном пространстве было некуда, потому приходилось терпеть, хотя цензурных слов не у всякого хватало.

– Ты, Тарасюк, сродни колдунам… – осторожно начал Панас и замер.

Тарасюку никто в лоб не объявлял, кем он слывет в деревне. Прежде всего потому, что четкого определения никто не знал, а «обладатель корявой страховидной раковины» звучит как-то странно. Но хозяин дома возражать и возмущаться не спешил, из чего мужчина с облегчением сделал вывод, что может продолжать излагать путающиеся в голове мысли.

– Значит, того… – многозначительно расширил глаза Панас.

– Чего – того? – тут же заинтересовался Тарасюк, выпуская дым уже из ноздрей.

– Того самого… – не отступил от своего голова.

– Понятно, – глубоко вздохнул дед, и собравшиеся разом позавидовали ему: дышать в прокуренном спертом воздухе им удавалось через раз, мелкими вдохами. – Ты, голова, или нормально объясни, зачем пожаловал, да еще с компанией, либо иди… – Он выдержал выразительную паузу, явно подбирая слова, куда же именно отправить Панаса и товарищей, чтобы и обидно никому не было, и убрались наконец. А то уже пол затоптали до невозможности. – Иди домой да речь подготовь и на бумажку ее запиши для ясного, стало быть, изложения.

– Красиво завернул! – восхитился кто-то, сильно стиснутый в дверях, но на него шикнули, и он заткнулся.

– Дождя бы нам, – грустно молвил Панас, глядя на удивительно розовые пятки Тарасюка, торчащие из штанин.

«Надо бы потом его спросить, чем он ноги мажет, чтобы натоптыши свести да трещины чтоб не беспокоили. Ишь, ступни-то какие! Прямо как у ребеночка грудного, розовые да гладкие», – толкнулась в голову мысль.

– Дождя? – удивленно вскинул брови дед. – А что же к ведьме не идете? Она вам дождик завсегда организует, даже с молнией, если попросите.

– Так это… – занервничал голова, как засидевшаяся девка перед нежданным уже сговором. – С ведьмой-то мы как бы того… в контрах.

Тарасюк нахмурился, явно осуждая позицию головы относительно Светлолики. Как известно, с ведьмой враждовать, что медведя-шатуна злить – неизвестно, куда кинется, но хорошего точно ничего не выйдет.

– С ведьмой дружить надобно, а ты с нею расплевался. Нехорошо это, – выдал вердикт дед.

– Да кто ж спорит, – загрустил голова. – Я с ней вообще не ссорился, она сама осерчала.

– Ага, – доброжелательно хихикнули сзади. – Мы ее только живьем в землю зарыли, а когда она выбралась, хотели избу ее сжечь.

Панас развернулся было предъявить зубоскалу кулак величиной со среднюю голову, но в тесноте съездил Тараму по лбу. Парнишка ахнуть не успел, как обмяк в чьих-то руках в беспамятстве.