И горы смотрят сверху - [4]
Дом, в котором мы жили, был зажат между другими зданиями, так что свежий воздух здесь никогда не задерживался, а если и заглядывал ненадолго, то тут же, словно в ужасе, спешил покинуть наше тесное помещение. Но если с воздухом была напряженка, то с криками, воплями и всевозможными шумами – полный порядок! Звуки, свидетельствующие о человеческой и прочей жизнедеятельности, не смолкали ни на секунду. Сливной бачок, спущенный в соседской уборной, грохотал созвучно мерному стуку стиральной машинки за другой стенкой; лай потревоженной собаки, охранявшей ешиву[2] для мальчиков, очень удачно расположенную под окнами нашей, с позволения сказать, квартиры, звучал в унисон с криком петуха, которого завели на незаконно оттяпанном участке общего дворика особенно наглые соседи. Рев автомобилей, визг детей, стоны чьей-то страсти, неизвестно откуда взявшаяся музыка, сообщения по радио, которые передаются традиционно тревожным и вселяющим пессимизм голосом, ругань соседок, вопли мамаш, пьяные песни – этот концерт сопровождал наше скудное на события, но наполненное эмоциями существование.
Выцветший паркет, дырявые трубы, стены, покрытые упрямой, неотстающей плесенью, дешевые, подогнанные вручную шторы, прогнивший пол на балконе, старые, потрескавшиеся рамы на окнах – все это составляло декорации, в которых мы ежедневно проживали свою жизнь.
А запахи! О, эти запахи, которые влезают в горло, проникают под кожу, впитываются в клетки! Тушеная капуста и жареный лук, мясные котлеты и вареные овощи, гниющий мусор и собачьи экскременты… Ароматы эти перемешивались и создавали непередаваемый букет, который въедался в одежду, оседал на волосах и всасывался в мозги.
Но все-таки я любила наш дом и пыталась создать в нем, насколько это было возможно, некое подобие уюта. На стенах с замытыми пятнами повесила картины, на полках, которых было немного, расставила безделушки и ароматические свечки. Мне казалось, что эти ухищрения могли помочь скрыть неприглядность нашего существования, но в те моменты, когда я не врала себе, понимала, что уловки не работают: квартира наша жалка и убога, обстановка – бедна и нелепа, да и жизнь – бессмысленна и несчастна.
Мама встретила меня, как всегда, в халате и с сигаретой в зубах. У нее была такое обыкновение: в любое время года, вернувшись домой, переодеваться в старый халат и закуривать. По всей видимости, сегодня она не планировала изменять своей привычке.
– Ну как? – спросила она, выпуская дым изо рта.
– Устала очень, – ответила я нехотя. Мне действительно не хотелось ни с кем говорить. Несколько часов, проведенных наедине со старухой, лишили меня сил. – Сигарету дай.
Мама выдала мне сигарету, и мы вместе затянулись дымом.
– Понятно, – сказала мама, которой всегда все было понятно. – Долго ты там не протянешь.
– Нет, почему же… – уныло промямлила я. – Это же только первый день.
– Посмотрим, – усмехнулась мама и снова затянулась сигаретой.
Глава третья
Наутро я снова отправилась на работу. В тот день перемыла все стены, двери, две ванные комнаты и убила все отведенное мне рабочее время.
На третий день я перестирала белье, полила все кактусы (почему-то у старухи росли только кактусы), пропылесосила диван и два ковра.
Все это время старуха со мной не разговаривала, лишь изредка давала короткие, отрывистые указания:
– Здесь пятно. Иди почисти.
И я молча исполняла ее приказ.
– Тут плохо, пыль осталась. Иди вытри.
И я вновь без единого слова выполняла требование своей подопечной.
За это время я успела подробнее рассмотреть ее. Роста она была маленького и даже при моих скромных габаритах едва доставала мне до плеча. Комплекции полноватой, большой живот, как мешок, висел у нее где-то под грудью. По всей видимости, с возрастом она сморщилась и сжалась, как старый, застиранный носок.
Впрочем, как следует разобрать достоинства ее фигуры у меня не получалось, потому что старуха по большей части сидела на диване, а если и поднималась, то хваталась за ходунки и сгибалась в три погибели. Волосы ее были средней длины, до плеч, волнистые и абсолютно седые, лицо испещрено сетью морщин. На лбу и возле губ они походили на глубокие трещины, на щеках и подбородке – на мелкую паутину.
Но как и в первый день, меня поражали ее глаза. На дряблом старческом лице они казались особенно неуместными. Темные, горящие, умные, они словно прожигали кожу и заглядывали в душу. Я старалась не встречаться с ней взглядом, потому что знала: я его не выдержу.
Домой я возвращалась обессиленная. Чувствовала, что общение со старухой – даже не общение, а нахождение рядом! – высасывает все соки. Она, как ядовитый паук, впивалась в меня и тянула мои жизненные силы.
– Ну, я же говорила! – торжествовала мама. – Эта старуха тебя в могилу сведет.
– Но у нас нет выхода! – пыталась я взывать к ее благоразумию. – Чем мы будем платить за квартиру?
– А чем всегда платили? – Мама удивленно разводила руками и поднимала вверх густо подведенные брови. – Ведь выкручивались как-то.
– Нет, я не хочу «как-то», – вяло спорила я. – Я хочу жить нормально. Я хочу купить себе шмотки, я хочу нормальную свою комнату. Понимаешь?
Две женщины – мать и дочь. Две истории терпения и умения примириться с утратами. Мужчина в их семье может быть только внуком и сыном, зато ему безраздельно отданы исстрадавшиеся сердца. Всю жизнь окруженный женщинами, Леонид чувствовал и понимал их, как никто другой. Женская любовь питала его, давала надежду и силы жить. И он искал ее в каждой женщине, которая попадалась на его пути, и ему всегда было мало. Когда супругой Лени стала Наталья, скромная театральная костюмерша, его близкие приняли ее неласково, но вынуждены были смириться.
В эту книгу вошли лучшие интервью, которые я брала на протяжении нескольких лет. Это истории о людях, которые делают жизнь интереснее. Режиссеры и писатели, изобретатели и художники, музыканты и борцы с властью – те, кому есть, что рассказать.
Борис Гельфанд – гордость Израиля. Олимпийский чемпион, обладатель Кубка мира, дважды вице-чемпион мира. Впрочем, любители шахмат и так это знают. А не знают о том, что Борис любит Каталонское начало, но не играет Испанскую партию, болеет за Барселону и жаждет поражения Реала, обожает свежую рыбу и не ест яйца. О Борисе Гельфанде, выдающемся шахматисте современности, о человеке, муже и сыне, рассказывает его жена Майя.
Однажды вечером мама Фикус укладывала спать маленькие листочки. Один из них не хотел засыпать, хныкал и плакал. И пока он спорил с мамой, налетел ветер и унес маленького Фикуса в волшебную страну, где правила злая Царица Кактусов. Чтобы вернуться домой, малышу нужно найти паучьего короля, но прежде преодолеть трудный путь, полный испытаний и приключений. По пятам за ним гонится армия тлей и коварный Господин Министр. Сможет ли малыш вернуться к маме?
Александр Трофимов обладает индивидуальной и весьма интересной манерой детального психологического письма. Большая часть рассказов и повестей, представленных в книге, является как бы циклом с одним лирическим героем, остро чувствующим жизнь, анализирующим свои чувства и поступки для того, чтобы сделать себя лучше.
Книга рассказов Полины Санаевой – о женщине в большом городе. О ее отношениях с собой, мужчинами, детьми, временами года, подругами, возрастом, бытом. Это книга о буднях, где есть место юмору, любви и чашке кофе. Полина всегда найдет повод влюбиться, отчаяться, утешиться, разлюбить и справиться с отчаянием. Десять тысяч полутонов и деталей в описании эмоций и картины мира. Читаешь, и будто встретил близкого человека, который без пафоса рассказал все-все о себе. И о тебе. Тексты автора невероятно органично, атмосферно и легко проиллюстрировала Анна Горвиц.
Два рассказа. На обложке: рисунок «Prometheus» художника Mugur Kreiss.
Бич (забытая аббревиатура) – бывший интеллигентный человек, в силу социальных или семейных причин опустившийся на самое дно жизни. Таков герой повести Игорь Луньков.
Очень просты эти понятия — честность, порядочность, доброта. Но далеко не проста и не пряма дорога к ним. Сереже Тимофееву, герою повести Л. Николаева, придется преодолеть немало ошибок, заблуждений, срывов, прежде чем честность, и порядочность, и доброта станут чертами его характера. В повести воссоздаются точная, увиденная глазами московского мальчишки атмосфера, быт послевоенной столицы.