И это называется будни - [40]

ГЛАВА 12

Огромное хозяйство у главного сталеплавильщика, Огромное и сложное. За день не обойдешь, не осмотришь. Все, что имеет отношение к производству стали, подчинено ему. Новый мартеновский цех с девятисоттонными печами, только становящийся на ноги конверторный цех и отживающий свой век, небольшой, но хлопотливый старый мартен. И все они требуют металлолома, разделанного, габаритного, удобного для завалки. Взрывами, автогенной резкой, пакетированием готовит металлолом копровый цех. Но сталь нужно разливать по изложницам. Их чистят, купают, смазывают, устанавливают на вагонетки в цехе подготовки составов, отправляют в разливочный пролет, где заполняют жидким металлом. Затвердевшие слитки в специальном стрипперном отделении извлекают из изложниц и еще красными подают для прокатки на слябинг. Однако и шлак надо удалять из зданий. Причем не просто выбрасывать, а разделывать и отгружать на переработку. Эту задачу выполняют шлаковые дворы. И еще один цех, без которого на заводе не обойтись, — цех ремонта металлургических печей. За работой всех этих цехов и должен следить Рудаев. Неустанно. И днем, и ночью, и в будни, и в праздники. Массы металла здесь огромные, и потому аварии возможны крупные. Прогорит, к примеру, сталеразливочный ковш в мартене — и четыреста пятьдесят тонн металла начнет хлестать из него, сжигая все, что попадется под огненный поток.

Свыше пяти тысяч человек наполняют цехи, и надо думать обо всех них вместе взятых и о каждом в отдельности. О соответствии каждого своему посту, о заработке, о повышении квалификации и больше всего — о безопасности труда. Помимо всего этого, в цехах бьется неутомимая творческая мысль. Тебе несут предложения, идеи, проекты, и попробуй просеять этот ворох сквозь собственное сито, сплетенное из нитей опыта и интуиции. Тут воистину приходится уподобляться золотоискателю, который тщательно отделяет каждую, даже самую маленькую частицу благородного металла от многопудья пустой породы.

Все это в совокупности — труд титанический. Он требует напряжения сил физических и умственных, поглощает бездну времени. Для того чтобы нести такую ношу, нужно обладать могучим здоровьем, стальными нервами, талантом организатора, а кроме того — и это, пожалуй, самое главное — надо уметь самоотверженно служить делу, порой забывая о себе.

Последнее время забот у Рудаева прибавилось. Много времени и сил стал отнимать Галаган, заменивший Гребенщикова на посту начальника мартеновского цеха, — у него еще не было школы самостоятельной работы, и в конверторном положение осложнилось. Поначалу Рудаев дал Флоренцеву полную волю — надеялся, что тот сам справится с освоением нового агрегата. Но шли дни, складывались в недели, и эта надежда постепенно таяла, Рудаев понял, что настало время вплотную заняться конверторным.

У него своя система осмотра сталеплавильных цехов. Начинает обычно с тылов — шихтовой двор, разливочный пролет. Причем побывает в таких закоулках, куда не всякий начальник цеха заглядывает, — сказывалось влияние Гребенщикова, с которым проработал добрый десяток лет. Но сегодня он изменил своему обыкновению и первым делом отправился на линию огня — поднялся в дистрибуторскую.

Увидев отца, сказал, не пряча неудовольствия:

— Менять специальность в твоем возрасте… Смелый эксперимент задумал.

Серафим Гаврилович взглянул на сына со скорбной укоризной.

— Боря, я ж тебе все объяснил. Так мы с ним и на работу идем вместе, и здесь целый день у меня на глазах. Своих детей иметь будешь — поймешь, как за них сердце болит. А мартен… Жаль, конечно, но мне уже рекорды там не ставить. Был конь, да изъездился…

— И долго ты его за ручку водить собираешься?

— Пока в люди не выведу.

— Н-да, срок довольно неопределенный.

Не став больше выслушивать объяснения отца, Борис подошел к Сенину.

Общение с этим молодым рабочим всегда доставляло ему удовольствие. И не только потому, что Сенин располагал к себе душевным складом своим. Он еще и работал по-особому, с какой-то умной, несуетливой сноровистостью. Основательно помогал ему в этом опыт сталевара и теоретический багаж — как-никак теперь за его плечами три курса вечернего института и, что тоже нельзя снимать со счета, ворох основательно проработанной специальной литературы — Сенин учился не за страх, а за совесть.

— Можно поприсутствовать? — спросил его Рудаев шутливо-серьезным тоном.

— Вам незачем об этом спрашивать, Борис Серафимович.

— Ну почему? — возразил Рудаев. — Бывают такие напряженные минуты, когда присутствие посторонних рассеивает. Я, например, когда сталеварил, вообще терпеть не мог начальнического ока.

В младенчески ясных глазах Сенина появилось что-то похожее на нежность.

— А я — в зависимости от того, чье оно. Ваше не будет меня рассеивать.

Огромный конвертор со своим стотонным наполнением легко и точно выполнял волю Сенина и казался игрушкой в его руках. Наклонял к нему жерло, когда надо было завалить металлолом, подстраивался под струю жидкого чугуна, выпрямлялся, чтобы принять внутрь кислородную фурму, и смачно урчал, переваривая тяжеловесную пищу.

Но вот из горловины вместе с пламенем начало нести шлак и металл, равномерность урчания нарушилась, послышалось что-то похожее не то на всхлипы, не то на вздохи.