...И другие глупости - [19]

Интимные отношения этой незаурядной пары тоже были выдержаны в пастельных тонах. С первого дня своего возвращения к людям дядя Ваня отменил тети Манины байковые халаты, штаны с начесом и лифчики из пуленепробиваемой ткани оподельдок. В ход пошли шелковые чулочки, кружевные пояса с бантиками и смородиновое варенье, наваренное тетей Маней в позапрошлом году. Варенье дядя Ваня размазывал по тете Мане пальцем, а потом слизывал языком. Говорил, что очень вкусно, только немножко кисло. «Хорошо ли тебе, девица, хорошо ли, красная?» — спрашивал дядя Ваня, нежно обмазывая тетю Маню продуктами питания. «Хорошо!» — тоскливо отвечала она, подсчитывая убытки и глядя на стену, где висел еще один плакат. «Любовь — не вздохи на скамейке! — сообщал дядя Ваня тете Мане. — Настоятельно требуй от партнера холодной головы, горячего сердца и чистых рук!» Поэтому мыть руки тете Мане приходилось не только перед едой. А ей между тем хотелось более весомого вмешательства в свою личную жизнь.

Домой дядя Ваня приходил поздно. Съев тарталетку с фуа гра и закусив канапе с икоркой, садился заниматься. Занимался упорно и вскоре сдал экстерном за десятый класс. Более того — именно там, в вечерней школе рабочей молодежи, состоялось запоздалое слияние дяди Вани с общественностью. Он сдал экстерном не только за десятый класс, но также за пионерскую и комсомольские организации, в которых раньше никогда не состоял. Теперь дядя Ваня носил одновременно пионерский галстук и комсомольский значок и чувствовал себя настоящим орленком. Особенно рисование ему удавалось. За рисование дядя Ваня получил отдельную почетную грамоту и рекомендацию в приемную комиссию факультета философии. «Отличается задатками свободного мышления. Рисует плохо, но смело. Понять, что имеет в виду, не представляется возможным», — говорилось в рекомендации. На факультете философии дядя Ваня сразу взялся за ум. А так как ума у него было не так чтобы очень, то весь он уместился в пригоршне. Но дядя Ваня держал его крепко, никому не отдавал и вскоре начал делать заметные успехи. Через год у него была уже готова диссертация на тему «Схематизм идей Декарта в районах, приближенных к Крайнему Северу».

Накануне защиты дядя Ваня в целях поднятия творческого потенциала долго возился со смородиновым вареньем, потом оторвался от колючей груди тети Мани, принял холодный душ и начал готовиться к знаменательному событию. Он наточил карандаши, разложил на столе бумажки, развесил по стенам схемы и пригласил тетю Маню как бы в качестве ученого совета как бы на репетицию своего доклада. «Схематизм идей Декарта в районах, приближенных к Крайнему Северу, — вдохновенно начал дядя Ваня, — представляется мне краеугольным камнем в понимании этнических особенностей народов, чей национальный эпос предполагает обращение к оккультным истокам околокультурного слоя вечной мерзлоты. Попрошу высокое собрание рассмотреть схему № 1». Дядя Ваня повернулся к стене и завозил по ней указкой. Тетя Маня соскользнула со стула и на цыпочках вышла из комнаты. На кухне она осторожно приоткрыла ящик стола, долго в нем копалась и так же на цыпочках вернулась обратно. «Эманация ледяных покровов земли не могла не оказать влияния на философию Юнга и его последователей, исказивших восприятие европейской исторической мысли ненецкими аборигенами», — ничего не замечая, продолжал дядя Ваня. Тетя Маня тихо подкралась сзади и ударила его скалкой по голове. Дядя Ваня упал и не умер.

— Эхма, бляха муха! — сказал дядя Ваня тете Мане через три дня, очнувшись от забытья, и икнул.

Тетя Маня счастливо засмеялась.

Вернувшись к привычному образу жизни, дядя Ваня вылакал зараз такое количество водки — в целях возмещения ущерба, нанесенного организму ударом тети Мани, — так вот, он вылакал такое количество водки, что его тут же разбил паралич. И теперь дядя Ваня передвигается по жизни в инвалидном кресле с пледом на тощих коленках. Он так навострился передвигаться в своем кресле, что скачет в нем по лестнице сразу через две ступеньки и еще ни разу не свалился. Поэтому сапоги ему действительно не нужны.

— Так зачем мне сапоги? — повторил дядя Ваня.

— Мои сапоги, которые я тете Мане дала! — простонала Мышка.

— Так их Манька к метро понесла. Продавать. У нее там знаешь сколько клиентов!

Но мы не дали дяде Ване похвастаться клиентурой тети Мани. Мы полетели вниз в чем были — праздничных костюмчиках и тапках на босу ногу. Тетя Маня сидела у метро на дощатом ящике из-под мандаринов в окружении квашеной капусты и соленых огурцов.

— Тетечка Манечка! Миленькая! — по-бабьи заголосила Мышка. — Сапожки мои где? Сапожки! Без сапожков мне не жизнь!

— Как же, как же, помню, хорошие были сапожки, — степенно сказала тетя Маня, как будто у нее на этом ящике был по крайней мере обувной магазин. — Продала я их. За пятнадцать рублей продала.

— Кому?!

— Так дедушке из пятого подъезда. Да вон он, ковыляет, — и тетя Маня махнула рукой куда-то в сторону.

Мы пригляделись. В отдалении действительно ковылял дедушка из пятого подъезда. Ковылял дедушка довольно криво. На ногах его мотались Оленьи сапоги. Мы бросились к деду. Олень доскакал первым. Он набросился на деда, как коршун на ягненка, и повалил его в снег.