И даже когда я смеюсь, я должен плакать… - [143]

Когда она доходит до эко-клозета, зал разражается весельем; Миша сидит, нахохлившись, и готов ответить на вопросы: да, так оно и было. Но когда он видит множество открытых ртов, которые, кажется, готовы осмеять его и его чудесное изобретение, он думает, как хорошо было бы выставить повсюду большие щиты, на которых было бы написано: ОСТОРОЖНО, ЛЮДИ!

Руфь выжидает, пока зал успокаивается, и продолжает свой рассказ. Строительство в Димоне убедило ливийцев, что их Волков всего лишь агент, а настоящего похитили израильтяне, и вот утром 2 июня они расстреляли настоящего Валентина Волкова по приговору военного суда как израильского шпиона. Он больше не сможет причинить зло Израилю или какой-либо другой стране.

А теперь…

И теперь наступает то, что для Миши является самым важным, если он хочет остаться в живых.

На глазах у всего мира специалисты снимают Мишины отпечатки пальцев, одного за другим, чисто и аккуратно, на белый картон. Затем швейцарский оператор снимает этот картон на кинопленку, и картинка проецируется на телеэкран позади подиума размером 10 на 6 метров.

Руфь Лазар говорит, что Моссаду удалось получить идентификационную карточку из картотеки Народной полиции бывшей ГДР, которая содержит все сведения о Мише Кафанке. Руфь держит старую идентификационную карточку перед камерой шведского репортера, а та проецирует такую же огромную картину на стену рядом с картоном с отпечатками пальцев, снятыми только что у Миши на глазах у всех. Камеры стрекочут и снимают оба документа, а Руфь говорит, что имеются подтверждения трех нотариусов — итальянского, датского и австрийского, — что на основании исследования специалистов по дактилоскопии этих стран отпечатки на карточке из картотеки ГДР и отпечатки пальцев сидящего здесь Миши Кафанке идентичны — для этого исследования его отпечатки пальцев были сняты еще за семь дней до этой пресс-конференции.

— Каждый из вас получит обе копии отпечатков и копии свидетельств нотариусов, когда будет покидать этот зал, чтобы ни у кого не было и тени сомнения: человека, который здесь сидит, зовут Миша Кафанке, он сантехник из Ротбухена под Берлином, он никогда не был связан ни с установкой по обогащению плутония, ни с ядерным оружием, он только в благодарность за то, что израильские пилоты вывезли его из Ирака, участвовал в игре, и таким образом удалось устранить опасность, исходящую от Волкова. Все, не только израильтяне, все люди на свете в долгу перед Мишей.

Тут в зале раздается несколько хлопков, Миша вымученно улыбается, Руфь улыбается тоже.

Дов Табор и Хаим Дымшиц поднимаются со своих мест и смотрят на Мишу, сияя; наконец, поднимается Руфь, обнимает, целует его в обе щеки и шепчет ему:

— По-другому было нельзя, бедный мотек…

— Я понимаю, — шепчет он, и, когда все четверо покидают подиум, раздаются аплодисменты.

Позже в элегантном салоне, где подают шампанское, офицер израильского Генерального штаба в присутствии Руфи Лазар и Хаима Дымшица вручает Мише орден.

И вот он стоит перед людьми, с орденом в петлице, хотя он клялся себе, что никогда, никогда не будет носить наград. Высокий офицер обнимает его, желает ему счастья и уходит. Сразу же вслед за ним появляется Дов Табор, опечаленный и возмущенный.

— Что такое? — спрашивает Руфь.

— Свиньи! — говорит Табор.

— Кто? — допытывается Дымшиц. Тут Миша внезапно чувствует нечто, чего он уже давно не чувствовал: на него мягко и неотвратимо дует тот стародавний ветер, который шесть тысяч лет бродит через моря и континенты вокруг земли. Вот он, мой ветер, думает Миша. Смешно, что я о нем забыл.

— Военные! — говорит Табор. Лицо его краснеет, он произносит ругательство и ударяет кулаком по столу. — И политики! Весь этот гнусный сброд! Они меня вызывали.

— Кто?

— Из Генерального штаба.

— И что? — спрашивает Руфь. Ее губы дрожат.

— Ты должен покинуть Израиль, Миша! — выпаливает Табор, который от бешенства не может говорить внятно.

— Почему? — недоумевает Дымшиц.

— Он получит деньги и визу в Америку, все, что ему нужно, но он в три дня должен покинуть Израиль.

Ну, вот и все, думает Миша. Только очень пристальный взгляд может заметить слабую улыбку на его губах. Да, невесело думает Миша, на тебя, мой ветер, я всегда могу положиться, даже когда никого не останется рядом…

— Но почему, Дов? — спрашивает Руфь. — Почему?

— Почему! — повторяет он. — Потому что выборы на носу! Шамиру не нужны неприятности перед выборами. И Рабину тоже. Ливия теперь выдвигает обвинения в провокации! Мировая и арабская общественность негодует! ООН протестует! Власти дали мне понять, что этот шаг они делают вынужденно, но нам, и особенно Мише Кафанке, они бесконечно благодарны…

— Я понимаю, — говорит Миша. — Посмотри-ка, какой красивый орден я получил! — Он вынимает орден из петлицы лацкана и опускает его в бокал шампанского. — Не волнуйтесь! — продолжает он. — Все так и должно было случиться. Конечно, клозетная установка в Димоне тоже не будет дальше строиться.

— Откуда тебе это известно? — спрашивает Табор.

— Это же смешно, — говорит Миша, — по-другому нельзя. Разве я не прав?

— Да, — соглашается Табор и беспомощно, словно вдруг совсем обессилев, трет руки, одну в другой. — Ты прав. Комиссия ООН по атомной энергии относится к этому неодобрительно, и теперь все должно быть демонтировано. Сейчас, перед выборами в кнессет, внимание всего мира сосредоточено на Израиле, сказал мне один козел из Генерального штаба, именно сейчас весь мир должен получить веские доказательства того, что мы не собираемся строить установку по обогащению плутония. Ты, Миша, свою роль сыграл, и поэтому правительство и Генеральный штаб просят тебя вежливо и с благодарностью, но в то же время настоятельно, покинуть страну в течение трех дней.