И даже когда я смеюсь, я должен плакать… - [138]

Руфь дает ему стакан воды.

— Ты не должен так волноваться, мотек! — говорит она. — Иначе тебя хватит удар. И что мы тогда будем делать?

— Да, — говорит Миша, — то-то смеху было бы, если бы меня прямо сейчас хватил удар. То-то бы обрадовался Каддафи. Не бойся, мотек, — говорит он и улыбается Руфи, — я чувствую себя великолепно, еще много ударов судьбы я смогу вынести, прежде чем меня хватит удар!

— Значит, надо немедленно рыть котлован под фундамент нового корпуса, — говорит Хаим Дымшиц. — Глубокий котлован под бетонный фундамент!

— Но сначала без маскировки, — говорит Дов Табор. — Пусть все видят! Тогда их спецслужбам будет что доложить в Триполи и Багдад.

— Потом, когда дело дойдет до монтажных работ, мы, конечно, все замаскируем, — говорит Руфь.

— Инфракрасной блокировкой, — уточняет Дымшиц.

— Чем-чем? — спрашивает Миша.

— Ее здесь применяют на всех особо важных сооружениях, где надо сохранять что-то в абсолютной тайне, — объясняет ему Руфь. — Это огромные сетчатые покрытия, понимаешь, мотек, они проходят специальную химическую обработку, а между сетками пластиковая защита. Днем и так ничего нельзя сквозь них разглядеть, а ночью не помогут инфракрасные лазеры и приборы ночного видения, потому что эти покрытия задерживают инфракрасный свет.

— Превосходно! — кричит Миша. — Чудесно! Великолепно! Грандиозно! — он вскакивает и начинает танцевать сам с собой, напевая: «Heaven! I am in heaven…» Все таращатся на него, а Дымшиц говорит:

— Сумасшедший… он сумасшедший.

— Да, да! — кричит Миша. — Я сумасшедший!

А Руфь Лазар, блондинка с голубыми глазами, говорит с грустью:

— Все мы сумасшедшие.

15

Этим вечером Миша приглашает Руфь Лазар в свою квартиру. Он заказывает куриный суп с кнедликами и плов с бараниной, и еще маамуль — маленькие пирожные с финиковой и ореховой начинкой. Они пьют минеральную воду, потому что евреям не рекомендуется употреблять алкоголь, а в Израиле это особенно важно, — всегда оставаться трезвым, потому что в любой момент может что-нибудь случиться. Обслуживание в этом закрытом пансионе первоклассное, люди из Димоны держат здесь отличного повара, и, когда Руфь и Миша доходят до кофе, Миша говорит, что хочет остаться в Израиле навсегда. Поскольку он относится к Руфи как к надежному другу, — мотек и мотек, не так ли, — он рассказывает ей о себе все, в том числе и то, что позже, — тьфу, тьфу, тьфу, — он хочет вызвать сюда Ирину, и, может быть, ее брата, и, возможно, их родителей. Там, в России, теперь не жизнь, с каждым днем становится все хуже и хуже, возможно, будет следующий путч, начнется гражданская война, как в Югославии, локальные войны уже идут, и у стольких республик есть ядерное оружие, если начнется настоящая война, это будет в сто раз хуже Югославии! А здесь, напротив, люди живут прямо-таки как в раю, такие между ними дружеские, доброжелательные взаимоотношения!

Тут Руфь становится очень серьезной и говорит:

— Ах, мотек! — Она гладит его по голове. — Я желаю тебе и всем нам, чтобы здесь были мирные взаимоотношения, не надо, чтобы они были райскими, пусть будут хотя бы мирными…

— Прости, — говорит он смущенно, видя, как она вдруг опечалилась. — Я так счастлив, что говорю глупости, конечно, и здесь тоже нет мира, но где вообще сегодня есть мир на свете?

— Мотек, — продолжает Руфь, — ты сказал, что вообще не чувствуешь страха в Израиле…

— Да, здесь у меня его нет. У меня его не было с самого первого момента, когда мы прилетели в Израиль.

— Когда-то со мной было то же самое, — говорит Руфь. — Но настоящего мира здесь не было никогда. Мой отец погиб девятнадцать лет назад в войне Судного Дня. Тогда арабские государства застали нас врасплох внезапным нападением, и страна была на волосок от гибели… С Израилем было бы покончено, мотек.

— Мне… мне очень жаль, что ты так рано потеряла своего отца, — беспомощно бормочет он. — Это ужасно…

— Да, это было ужасно, — говорит Руфь. — Но к тому времени мы практически завершили программу «Выбор Самсона», у наших ракет уже были ядерные боеголовки, атомные мины на Голанских высотах были приведены в боевую готовность, а наши танки прорвались к Каиру, и даже великие державы не смогли поставить нас на колени. — Руфь замолкает, и в комнате становится необычайно тихо, хотя только что она была наполнена смехом. Да, ужасные вещи творятся в мире, думает Миша. Однако кое-кто при этом катается как сыр в масле! Брехт объяснил, почему: «Беда не приходит как дождь, ее приносят те, кто имеет от этого выгоду.»

— Беды мало чему нас научили, — говорит Руфь после паузы. — Я так часто думаю об этом, — ты сразу же, как только увидел меня, спросил, почему я так печальна, ты помнишь, мотек?

— Конечно, — бормочет Миша.

— Разумеется, мы ненавидим арабов и палестинцев за их агрессивность, но когда-то мы отняли у них землю, а теперь они хотят сбросить нас в море… Я понимаю, мы должны защищать себя, у нас нет выбора… — Руфь говорит все возбужденнее. — Но я боюсь, что люди не становятся лучше от страданий и страдания не делают их мудрее. Что же мы делаем с палестинцами? Только в феврале, несколько месяцев тому назад, наши войска вторглись в южный Ливан, чтобы уничтожить террористов «Хезболла» в зоне безопасности, ты, конечно, помнишь…