И даже когда я смеюсь, я должен плакать… - [122]

— Не стоит благодарности, — ответил ему Мойше.

— Это для нас радость и честь, — сказал Эли. Что-то будет дальше, подумал Миша, когда они узнают, что я не Волков… Впрочем, самое страшное все равно позади, потому что, хотя израильтяне, несомненно, предпочитают чистокровных евреев полукровкам, кажется, они не способны возненавидеть полуеврея до такой степени, чтобы убить его по одной только той причине, что он полуеврей, как это сплошь и рядом бывает в Ираке. Надо же, продолжал он думать, всего 40 минут полета, и уже совершенно другие нравы и обычаи. Всего 40 минут полета, и вот я уже среди израильтян, которых иракцы ненавидят не меньше, чем Больших американских дьяволов. И эту маленькую страну со всех сторон окружают страны, в которых царит такая же ненависть. Вероятно, израильтяне тоже ненавидят иракцев, это можно понять. Кто же будет любить того, кто хочет уничтожить его во что бы то ни стало?

Мише становится очень грустно. Что же это за мир, думает он, в котором люди, живущие рядом, хотят друг друга уничтожить? И ведь так обстоит дело не только здесь, почему-то так повсеместно! В Югославии еще хуже: там убивают друг друга люди, живущие в соседних домах, на одной улице, в одном городе. Они убивают друг друга с непонятной жестокостью, разрушают жилища, и это длится неделями, месяцами, годами; то же самое в Афганистане, в Ирландии, в… Почему в мире столько жестокости и страданий, зачем существует человечество, если оно порождает столько зла?

Лучше мне перестать думать об этом, не то я начну скулить, а это может произвести на хозяев неблагоприятное впечатление. Но, подумал Миша и тут же вспомнил о совершенно детских и в то же время великих и вечных вопросах, таких, как: почему происходят войны?

— Это шараф, — сказал Эли.

— Что-что? — спросил Миша, глядя, как машина, отъехавшая от здания базы, остановилась на взлетно-посадочной полосе, очевидно, для того, чтобы подождать две другие машины, которые последовали за ней. В этот день в Негеве было невыносимо светло и жарко, небо было серо-желтым, горячий ветер нес красно-желтую пыль, и Миша чувствовал, как пот течет по его лицу и спине.

— Шараф приносит эту жару, — сказал Эли. — Ветер пустыни. Он налетает неожиданно, и температура поднимается выше 40 градусов.

— От такой жары можно свихнуться, — вздыхает Мойше.

Свихнуться? — думает Миша. Да они и так сумасшедшие!

— Сухой, горячий воздух обжигает носоглотку и легкие, — добавляет Эли.

— Вы ощущаете, профессор, неудобство от этого горячего пыльного воздуха? — заботится Мойше.

— Да, еще как, — соглашается Миша.

— По-арабски этот ветер называется хамсин, это значит по-арабски «пять», потому что такой ветер дует минимум пять дней, — поясняет Эли.

— Он дует уже три дня. Видите, все покрыто пылью. Мы будем такими же. — Мойше.

— Конечно, нельзя быть уверенным, что он будет дуть только пять дней. Может быть, семь или восемь. — Эли.

— Ага.

— В больницах во время шарафа делают только экстренно необходимые операции. — Мойше.

— А в школах отменяют занятия. — Эли.

— Если не закрыть окна, то квартира будет полна песка. — Мойше.

— Ага.

Три больших автомобиля, один «Кадиллак» и два «Линкольна», останавливаются возле них, водители остаются за рулем, выходят шестеро вооруженных до зубов солдат и один штатский. Штатский — старик, может быть, восьмидесяти лет, у него изможденное лицо и добрые глаза.

— Израиль Берг, — представляется старик и пожимает Мише руку. — Рад познакомиться с вами, профессор Волков, — говорит он по-английски.

— Взаимно, — отвечает Миша.

— Я буду вас сопровождать в Израиле, — продолжает старик. Его лицо покрыто смесью пота и желто-красного песка, венец седых волос тоже полон пыли. На нем прочные, грубые ботинки и короткие штаны цвета хаки, а поверх такой же рубашки — тонкая черная куртка, похожая на ту, что Миша получил в иракской тюрьме, — та голубая и должна защищать от жары и раскаленных песчинок, но не делает ни того, ни другого.

Израиль Берг снимает свою черную куртку.

— Поменяемся, — предлагает он. — Это барахло вам дали иракцы, да?

— Да, — говорит Миша.

— Вы должны обязательно надеть мою, профессор Волков! Она воздухопроницаема и много удобнее. Дайте мне вашу!

— Но тогда вам будет очень жарко!

— Мне жара не страшна. Мне никогда не бывает жарко, даже сегодня. Что-то с кровообращением. Вот, спасибо. — Они меняются куртками, и Миша чувствует, что черная действительно намного приятнее.

— Профессор Берг, нам нужно торопиться, — говорит один из солдат.

Значит, он профессор, соображает Миша. А я, значит, для него коллега, профессор Волков. Посмотрим, что будет дальше. Всегда есть две возможности.

— Да, конечно, конечно, — поспешно откликается Берг, — нам пора отправляться. Прошу вас, профессор Волков!

Садясь в «Кадиллак», Миша замечает у Израиля Берга на запястье правой руки довольно длинный номер, выделяющийся белизной на фоне загорелой кожи. Берг садится вслед за Мишей, солдат захлопывает дверцу, и они едут: впереди и сзади по «Линкольну», а «Кадиллак» между ними.

2

Да, жара в Ираке — ничто по сравнению с жарой здесь, в Земле Обетованной, думает Миша в бронированном «Кадиллаке». О том, что машина бронирована, ему сказал Израиль Берг. Они едут очень быстро. Кондиционер включен, но это мало помогает.