И чувства добрые (К творческому портрету Михаила Бабкина) - [3]

У Бабкина все наоборот. В описании житейских проблем его персонажей-ростовчан напрочь отсутствует издевка и насмешка. Автор понимает своих героев — ох как понимает! — и от всей души им сочувствует:

«Мария, как обычно перед выходными, сказала: „Или я, или твои грузчики“. Дядя Вася, как всегда, послал ее. Негрубо послал, мягко, почти без мата. А та — раз! — и полотенцем, да еще и мокрым, с оттяжкой. Небольно, но обидно. Вот посему и стоял сейчас Василий Иванович у пивной, что возле цирка, и пил не торопясь четвертую литровую баночку… Пытался разобраться в сложном житейском треугольнике: жена, работа, хобби» («Забава»).

Кто из мужчин не сталкивался с подобной проблемой? Над чем тут шутить, что высмеивать?

Или вот другой случай: «Он перевернул билет — обратная сторона сияла серебряной чистотой. Ни списка выигрышей, ни места их получения. Пусто.

— Вот жулики, — обиделся Казалов и сердито направился к лотерейному киоску».

Можно, конечно, посмеяться над доверчивым пенсионером Казаловым из рассказа «Везунчик», но лично мне высмеивание доверчивости всегда казалось дурным тоном — которым, замечу, М. Бабкин никогда не грешит.

Даже над Леонидом Яковлевичем Дидруком, которому «до чертиков надоела демократия» («Повестка»), автор не позволяет себе издеваться. Наоборот — он считает, что «понять Дидрука было можно. Всю свою жизнь он прослужил прапорщиком в армии, где все было ясно и понятно, кроме неуставных отношений».

Таковы в «Пивотерапии» герои-люди. Не гении, не без слабостей (особенно в отношении спиртных напитков, каковые ими сплошь и рядом рассматриваются как Самое надежное лекарство от всех сложностей жизни), но, в общем, совсем не злобные личности.

Даже самый заранее отвратительный и неприятный из персонажей Бабкина «крестный папик» Смагин из рассказа «Хранитель». Хоть он и мафиози уездного масштаба, но характеризуется автором достаточно нейтральным тоном: «И вообще Иван Сергеевич никогда никому ничего плохого не делал, был человеком добрым и незлобивым. Если когда кого и убивал, то только лишь в состоянии сильного душевного волнения или по служебной необходимости»…

Таковы у Михаила Бабкина люди. А что же им противостоит?

Вот, к примеру, ангел из того же «Хранителя»: «Самый настоящий ангел: с крыльями, нимбом, в белом просторном хитоне, с густо наложенной на лицо золотой пудрой. Правда, хитон был несколько несвеж, крылья в пятнах сажи и растрепаны, а нимб висел криво, залезая на левое ухо».

Не слишком впечатляет, верно? «Одно слово — шестой класс, он и на небесах шестой». И уже не удивляешься поведению сего ангела: «он рассеянно высморкался на пол, растер соплю босой ногой».

Но, может, вышестоящее начальство этого ангела (то, которое первый класс) ведет себя по-другому?

И да, и нет.

В рассказе «Повестка» Небесная канцелярия присылает главному герою человеку сугубо официальному — бумагу, выполненную в лучших канцелярских традициях и с обязательным уведомлением: «За невыполнение указанных пунктов будете привлекаться к чистилищной ответственности по закону». А вот в рассказе «Изменения» Бог хоть и не сморкается на пол, но ведет себя достаточно капризно: Игорь Степанович в Рай вообще не попал: Бог, обиженный на самоуправство Жукова, оставил его за бортом райской жизни.

После демонстрации столь капризной обидчивости невольно соглашаешься с нелестной оценкой, которую дает нашему Богу некий маг шести измерений из рассказа «Забава»:

«— Да, сырая реальность, сырая. Так, а кто же ее сотворил? — Мужичок достал из заднего брючного кармана потертую записную книжку, полистал странички. — Ага. Ну! Этот наделает, да-да…»

А как обстоит дело с антиподами божественного начала? Может, хоть они достаточно величественны в своей инфернальной ипостаси?

Нет, тоже не очень. Дьявол из рассказа «Игра» хоть и клыкаст, но запакован в видеоприставке для компьютерных игр. Смерть из рассказа «Визит» в миру и вовсе просто Вера Семеновна, «бытовая пьяница и шлюха».

Так что если читатель настроен на благоговение перед нечистыми силами, то у Бабкина его ждет явное разочарование — наш фантаст все эти силы (как верхние, так и нижние) не особо уважает. И относится к ним в лучшем случае так же, как и к прочим стихийным бедствиям — мощным, но дурным. И уж гораздо более низким по своим моральным качествам, чем персонажи-люди.

Иногда это отношение проявляется прямо и совершенно недвусмысленно. Так, в рассказе «Забава» сущность того самого мага шести измерений, что был так строг к Создателю нашего мира, на поверку оказывается черной жидкой слизью, грязью ползучей, пытающейся пробраться к дяде Васе по штанине. А вот сущность самого дяди Васи (того, который пивом лечил обиду, нанесенную мокрым полотенцем жены) оказывается, наоборот, сказочным бронечепгуйчатым драконом, извергающим из пасти плазменную струю. Такое вот противопоставление.

Что ж, очень доброжелательное и внимательное отношение к простым, «маленьким» людям — типично русская литературная черта автора. Та высокая планка, та норма, что была установлена в свое время нашей великой классикой — от Гоголя до Шукшина. Увы, среди того многого, что сейчас подвергается активному забвению, находится и это достижение русской литературы: пристальность (и одновременная требовательность) взгляда художника на самого обыкновенного человека.