И была любовь в гетто - [10]

Неизвестно каким образом она добралась до Австралии. Там тоже была одна. Врач, большой специалист в своей области. По Тихому океану плавал пароход с еврейскими детьми, который ни одно государство не хотело к себе пускать. Пароход стоял на рейде, в двенадцати милях от берега. Местные жители на лодках подплывали к нему и забирали по нескольку детей. Эта женщина тоже вышла на берег. Взяла двух мальчиков и девочку. Один мальчик стал архитектором, работал в Шанхае, другой — ученым-кораблестроителем, а девочка — высококвалифицированной лаборанткой. Когда один из сыновей этой женщины вырос, она влюбилась в него и прожила с ним много счастливых лет. В письме потом написала: хотя она уже знает, что случилось с ее мужем, которого она очень любила, остаться в живых ей помогла любовь. Любовь и тепло сына, ставшего ее любовником. Умерла она девяноста с чем-то лет.

Мама этой девочки заболела. У нее была сестра-близнец, они боялись ночью оставаться одни с больной матерью. Девочку стал навещать мальчик, рикша. Когда маме было очень плохо, он оставался ночевать, а она, боясь, что случится страшное, прижималась к нему. Спала рядом в батистовой ночной рубашке. Крепко его обняв, засыпала. Кажется, они начали заниматься любовью. Неизвестно, так ли оно было и знали ли они вообще, как это делают, но благодаря его присутствию девочке становилось спокойно. Мать стала поправляться, и она пошла работать. Однажды на Кармелицкой была облава. Узнав об этом, она побежала домой, но мамы там уже не было. Толпу, несколько тысяч человек, гнали на Умшлагплац. Подвернулся мальчик со своей коляской. Они догнали колонну и проехали вдоль всей многотысячной толпы, высматривая маму. Увидели ее перед самой Умшлагплац. Девочка слезла, мальчик остался на краю тротуара. Она сказала ему: «К сожалению, мы должны расстаться, я не могу отпустить маму в такой путь одну». И пошла с мамой в вагон. Что стало с ее сестрой — неизвестно.

Был Сочельник. Две наши связные жили на Медовой в доме, где сейчас Государственное высшее театральное училище. Они вернулись домой, когда уже стемнело, и начали разбирать покупки, доставали разную снедь. Вдруг кто-то постучался в дверь. За дверью стоял бородатый старик, еврей, которому полчаса назад удалось убежать из полицейского участка. Были ли они знакомы раньше, трудно сказать. Не исключено, что были, поэтому он к ним и пошел. Он остался. Пришли еще другие связные, вроде как встречать Рождество, и кто-то остался ночевать. Вчетвером или впятером спали на полу. Одна из наших связных целую ночь на глазах у всех занималась с ним любовью. Видимо, эта девушка была бисексуалка — раньше у нее была подруга, немолодая врачиха, которая на арийской стороне попала в облаву, и ее отправили в Освенцим. А этот старый еврей с длинной полуседой бородой влюбился в нашу связную и остался с ней. Они не расставались до начала Варшавского восстания. Такая большая была любовь, что они забыли про всякую осторожность и ходили по городу, держась за руки. Счастливые оттого, что могут вот так, рука об руку, свободно ходить по улицам, ничего не боясь. Варшавское восстание их разделило. Он тогда сказал: «У меня никого больше нет, я один, и уже никто не протянет мне руки». Четыре недели восстания просидел на лестнице на Старом Мясте[26]. Она работала санитаркой в каком-то госпитале в другом районе. Они встретились в центре и прожили вместе неделю. Оба будто воскресли: они опять не испытывали страха.

Он пережил восстание, но был арестован УБ и исчез бесследно. Она осталась в Варшаве, одна, потом родила двоих детей. Все свои чувства к нему перенесла на этих детей — так она говорила. Замуж не вышла. А была красивая.

Она была секретаршей в больнице в гетто. Красивая, но глупая. Каким-то образом выбралась на арийскую сторону. Стала нашей связной. У нее были голубые глаза, но все говорили: как у коровы. Во время Варшавского восстания она была на Жолибоже. Однажды рядом с ней разорвалась граната и тяжело ранила одного из бойцов. Она выхаживала его и, конечно, немедленно в него влюбилась. Шесть недель залечивала ему раны на голове, считая себя крупным специалистом — ведь раньше она работала в больнице. Когда Жолибож капитулировал, у него еще не было сил ходить. Все гражданское население оттуда ушло, а она осталась с ним. Примерно в ноябре их нашел патруль Красного Креста. Раненого вынесли, она пошла за носилками. Не оставила его. Они были вместе до конца его жизни. Наша глупенькая связная говорила, что стоило пережить гетто и Варшавское восстание — благодаря этому она узнала, что такое любовь и сколько можно отдать другому человеку. Когда он умер, она всю любовь перенесла на сына. Но эта ее любовь была чертовски обременительна.

Стемнело. До комендантского часа оставалось полчаса. А его послали в малое гетто. Он был молодой, здоровый, ловкий. Помчался. Сделал все, что приказали. А когда возвращался обратно, было уже совсем темно. Короткими перебежками он добрался до дома. В неосвещенном парадном маячила чья-то тень. Он протянул руку и нащупал две толстые косы. Они обнялись и вместе поднялись на второй этаж. И до конца войны уже не расставались. Вместе пережили все самое плохое и самое хорошее. После войны она уехала в Америку, одна. Он остался. Каждый знал другого как самого себя, они научились быть одним целым. Через двадцать лет снова встретились. Хотя оба все это время жили своей, непохожей, жизнью, они по-прежнему были одним целым. Когда она умирала, женщина, которая за ней ухаживала, позвонила ему и спросила, можно ли перестать ее лечить.