И была любовь, и была ненависть - [6]

Чтобы было где укрываться от дождя, монах построил около утеса хижину. С раннего утра, когда в реке еще отражались мерцающие звезды, и до позднего вечера, когда замирало все живое и слышался только плеск воды, Итикуро без устали бил молотом.

Прохожие не переставали смеяться:

— Болван! На что он рассчитывает?…

Никто не верил в осуществимость дела, за которое взялся Итикуро. А он в каждый удар вкладывал душу. В труде приходило забвение. Раскаяния за совершенные убийства больше не мучили его, он не молился и за будущее рождение в раю. Итикуро жил теперь одним возвышенным желанием: творить добро. Он чувствовал, что со времени принятия монашеского сана груз воспоминаний о черных деяниях — воспоминаний, не дававших ему спать по ночам, изнурявших душу и тело, — становился легче. Исполненный отваги, отдавая всего себя работе, Итикуро упорно долбил утес.

Наступил новый год. Пронеслась весна, лето… Год трудов не прошел даром: Итикуро выдолбил пещеру глубиной в одно дзё — совсем немного, но в этом нашла свое выражение его воля.

И все-таки местные жители не переставали глумиться:

— Поглядите! Этот сумасшедший монах целый год лез из кожи вон, а выдолбил всего ничего!..

Но Итикуро, видя плоды своего труда, радовался до слез. Пусть пещера мала, но она — реальность, в которой воплотилось его стремление к добру.

Прошел еще год. Все напряженней трудился Итикуро. Ночью он работал в кромешной тьме, в пещере было темно и днем. Рубить приходилось сидя. Он исступленно махал молотом. И в этом движении правой руки сосредоточилась вся его жизнь, пронизанная верой. Снаружи сияло солнце, светила луна, шли дожди, гремели бури. А в пещере беспрерывно раздавались удары молота…

Окрестные жители не прекратили своих насмешек и к концу второго года. Правда, они уже не смеялись открыто, а, глядя на Итикуро, исподтишка улыбались.

Но вот прошел еще год. Удары молота по-прежнему не прекращались, как и плеск вод Ямакуни. Крестьяне уже ничего не говорили, иронические улыбки на их лицах незаметно сменились выражением изумления.

Итикуро долго не стригся, и длинные волосы падали на плечи, тело было покрыто грязью. Он все больше терял человеческий облик. Подобно животному, копошился Итикуро в выдолбленной им пещере, как безумный колотил молотом.

Постепенно к изумлению окружающих стало примешиваться сочувствие. Прежде Итикуро откладывал на время работу, чтобы пойди за подаянием, а теперь у входа в пещеру он стал находить чашки с едой. Ему больше не надо было никуда ходить, и это время он мог использовать для работы.

К концу четвертого года пещера была прорыта уже на глубину пять дзё. Но это ничтожно мало — длина скалы в поперечнике была более трех те.

Упорство Итикуро удивляло крестьян. Тем не менее ни один не стал помогать ему — настолько очевидной казалась им тщетность любых усилий. Итикуро продолжал трудиться один. К работе были обращены все его помыслы, он отрешился от всего, кроме молота; подобно кроту, озабочен был лишь тем, чтобы, пока жив, пробивать ход и идти по нему дальше. Прилагая невероятные усилия, Итикуро продвигался вперед.

Весна… Осень… Сменялись времена года, природа блекла и снова оживала. Неизменным оставался только стук молота в пещере.

Видя, как медленно продвигается работа, проходившие мимо люди начинали жалеть Итикуро:

— Бедный монах! Не иначе, он безумен, раз пытается прорубить скалу. Ведь до конца жизни он не успеет проделать и десятой части работы.

А время шло… К концу девятого года пещера была длиной уже двадцать два кэна. Жители деревни Хида, казалось, поняли наконец, что дело, которое затеял Итикуро, небезнадежно. В них как будто крепла уверенность в том, что если этот изможденный нищий монах смог за десять лет один пройти так далеко в глубь скалы, то усилиями многих людей в течение нескольких лет все-таки удастся прорубить ее насквозь. Когда Итикуро девять лет назад просил содействия в строительстве туннеля, жители семи окрестных деревень единодушно отказали ему. А теперь по собственной инициативе они начали вносить деньги, наняли ему в помощь нескольких каменотесов. Итикуро уже был не один — вместе с ударами его молота из пещеры доносились сильные, размеренные удары других молотов.

В следующем году крестьяне решили посмотреть, насколько продвинулось дело. Выяснилось, что прорублено меньше четверти всего пути.

— Ну вот, людей работало много, а толку почти никакого. Обманул он нас, напрасно мы так потратились, — уныло говорили крестьяне, и опять в их речах послышалось неверие.

Вскоре они совсем охладели к работе. Стало ясно, что Итикуро вновь останется без помощников. И действительно, ушел один каменотес, за ним — другой, и в конце концов Итикуро увидел, что рядом с ним никого нет. Но он не стал просить их вернуться. Никому ничего не говоря, Итикуро продолжал долбить скалу, пробивая путь вперед.

Местные жители совсем перестали думать об Итикуро. Тем более что он забирался все глубже и никто уже не мог видеть этого человека, бесконечно поднимающего и опускающего свой молот. Лишь изредка кто-то из крестьян всматривался в глубь темной пещеры: „Как там? Работает еще наш монах?“ Вскоре не стали делать и этого, образ Итикуро постепенно исчез из памяти людей. Он дли них перестал существовать, как, впрочем, и они для него. У Итикуро в этом мире было только одно — громадный утес.