И будет вечен вольный труд - [25]

Пряник, мой однофамилец^{138},

Также тут не позабыт,

А наш пенник, наш кормилец,

Сердце любо веселит.

Разгулялись город, села,

Загулялись стар и млад,—

Всем зима родная гостья,

Каждый масленице рад.

Нет конца веселым кликам,

Песням, удали, пирам.

Где тут немцам-горемыкам

Вторить нам, богатырям?

Сани здесь — подобной дряни

Не видал я на веку;

Стыдно сесть в чужие сани

Коренному русаку.

Нет, красавица, не место

Здесь тебе, не обиход,

Снег здесь — рыхленькое тесто,

Вял мороз и вял народ.

Чем почтят тебя, сударку?

Разве кружкою пивной,

Да копеечной сигаркой,

Да копченой колбасой.

С пива только кровь густеет,

Ум раскиснет и лицо;

То ли дело, как прогреет

Наше рьяное винцо!

Как шепнет оно в догадку

Ретивому на ушко,—

Не споет, ей-ей, так сладко

Хоть бы вдовушка Клико^{139}!

Выпьет чарку-чародейку

Забубённый наш земляк:

Жизнь копейка! — смерть-злодейку

Он считает за пустяк.

Немец к мудрецам причислен,

Немец — дока для всего,

Немец так глубокомыслен,

Что провалишься в него.

Но, по нашему покрою,

Если немца взять врасплох,

А особенно зимою,

Немец — воля ваша! — плох.

20 февраля 1853,

Дрезден

Рябина

Тобой, красивая рябина,

Тобой, наш русский виноград,

Меня потешила чужбина,

И я землячке милой рад.

Любуюсь встречею случайной:

Ты так свежа и хороша!

И на придет твой думой тайной

Задумалась моя душа.

Меня минувшим освежило,

Его повеяло крыло,

И в душу глубоко и мило

Дней прежних запах нанесло.

Все пережил я пред тобою,

Все перечувствовал я вновь —

И радость пополам с тоскою,

И сердца слезы, и любовь.

Одна в своем убранстве алом,

Средь обезлиственных дерев,

Ты вся обвешана кораллом,

Как шеи черноглазых дев.

Забыв и озера картину,

И снежный пояс темных гор,

В тебя, родную мне рябину,

Впился мой ненасытный взор.

И предо мною — Русь родная;

Знакомый пруд, знакомый дом^{140};

Вот и дорожка столбовая

С своим зажиточным селом.

Красавицы, сцепивши руки,

Кружок веселый заплели,

И хороводной песни звуки

Перекликаются вдали:

«Ты рябинушка, ты кудрявая,

В зеленом саду пред избой цвети,

Ты кудрявая, моложавая,

Белоснежный пух — кудри-цвет твои.

Убери себя алой бусою,

Ярких ягодок загорись красой;

Заплету я их с темно-русою,

С темно-русою заплету косой.

И на улицу, на широкую

Выду радостно на закате дня,

Там мой суженый черноокую,

Черноокую сторожит меня».

Но песней здесь по околотку

Не распевают в честь твою;

Кто словом ласковым сиротку

Порадует в чужом краю?

Нет, здесь ты пропадаешь даром,

И средь спесивых винных лоз

Не прок тебя за летним жаром

Прихватит молодой мороз.

Потомка новой Элоизы^{141}

В сей романтической земле,

Заботясь о хозяйстве мызы,

Или по-здешнему — шале,

Своим Жан-Жаком^{142} как ни бредит,

Свой скотный двор и сыр любя,—

Плохая ключница, не цедит

Она наливки из тебя.

В сей стороне неблагодарной,

Где ты растешь особняком,

Рябиновки злато-янтарной

Душистый нектар незнаком.

Никто понятья не имеет,

Как благодетельный твой сок

Крепит желудок, сердце греет,

Вдыхая сладостный хмелек.

Средь здешних всех великолепий

Ты, в одиночестве своем,

Как роза средь безлюдной степи,

Как светлый перл на дне морском.

Сюда заброшенный случайно,

Я, горемычный, как и ты,

Делю один с тобою тайно

Души раздумье и мечты.

Так, я один в чужбине дальной

Тебя приветствую тоской,

Улыбкою полупечальной

И полурадостной слезой.

2 ноября 1854, Веве

Кондратий Федорович Рылеев

1795–1826

Смерть Ермака

П. А. Муханову^{143}

Дума

Ревела буря, дождь шумел;

Во мраке молнии летали;

Бесперерывно гром гремел,

И ветры в дебрях бушевали…

Ко славе страстию дыша,

В стране суровой и угрюмой,

На диком бреге Иртыша

Сидел Ермак, объятый думой.

Товарищи его трудов,

Побед и громозвучной славы

Среди раскинутых шатров

Беспечно спали, близ дубравы.

«О, спите, спите, — мнил герой, —

Друзья, под бурею ревущей;

С рассветом глас раздастся мой,

На славу иль на смерть зовущий!

Вам нужен отдых; сладкий сон

И в бурю храбрых успокоит;

В мечтах напомнит славу он

И силы ратников удвоит.

Кто жизни не щадил своей

В разбоях, злато добывая,

Тот думать будет ли о ней,

За Русь святую погибая?

Своей и вражьей кровью смыв

Все преступленья буйной жизни

И за победы заслужив

Благословение отчизны —

Нам смерть не может быть страшна;

Свое мы дело совершили:

Сибирь царю покорена,

И мы — не праздно в мире жили!».

Но роковой его удел

Уже сидел с героем рядом

И с сожалением глядел

На жертву любопытным взглядом.

Ревела буря — дождь шумел;

Во мраке молнии летали;

Бесперерывно гром гремел,

И ветры в дебрях бушевали.

Иртыш кипел в крутых брегах,

Вздымалися седые волны,

И рассыпались с ревом в прах,

Бия о брег казачьи челны.

С вождем покой в объятьях сна

Дружина храбрая вкушала;

С Кучумом буря лишь одна

На их погибель не дремала!

Страшась вступить с героем в бой,

Кучум к шатрам, как тать презренный,

Прокрался тайною тропой,

Татар толпами окруженный.

Мечи сверкнули в их руках—

И окровавилась долина,

И пала грозная в боях,

Не обнажив мечей, дружина…

Ермак воспрянул ото сна

И, гибель зря, стремится в волны,

Душа отвагою полна,

Но далеко от брега челны!

Иртыш волнуется сильней —

Ермак все силы напрягает,

И мощною рукой своей

Валы седые рассекает…

Плывет… уж близко челнока —

Но сила року уступила,

И, закипев страшней, река

Героя с шумом поглотила.

Лишивши сил богатыря

Бороться с ярою волною,

Тяжелый панцирь — дар царя