И ад следовал за ним: Выстрел - [64]

Все джентльмены встали.

— Позволь мне представить моего отца! — сказал фатер натужным голосом спикера парламента.

— Очень приятно с вами познакомиться! — ответствовала маманя, обнажая зубы, чуть измазанные помадой, и надменно протянула руку.

Дед светски ее облобызал и наклонил голову, как лорд в великосветском салоне (похоже, что по старой филерской привычке он тщательно обнюхал руку и сделал выводы). Признаться, я ожидал неких родственных эмоций, вплоть до объятий, забыв, что мать люто ненавидела родственников, своих и отцовских, а покойная бабушка при ней вообще не посещала наш дом, опасаясь яда или смертельных игл, запрятанных в кресле.

— Как погодка? — невозмутимо осведомился дед, продолжая игру в светского льва.

— Полная жопа! — вставил папаша, отхлебнув из стаканчика, но все сделали вид, что не слышали этого тонкого коммента.

— Я так занята была дизайном у Лидочки (видимо, подружка из высоких кругов), что даже не заметила.

Тут пару слов о дизайнерстве, с помощью которого маман лепила свой образ. Вряд ли она знала, что это за коленкор, но в беседах постоянно звучало: «Ах, какой дизайн!», «Дизайн прямо как у Ле Корбюзье» (иногда «Курвуазье», этот коньяк она любила), «У Гришки (это какой-нибудь олигарх) в гостиной я сделала такой дизайн…», при этом закатывала глаза. Мой едкий тон, да простит меня Бог, объясняется не природным разлитием желчи, а тем, что фактически мать оставила меня в возрасте шести лет. Тогда она сошлась с французским любовником в Сент-Рафаэле, отца возмущал не сам факт блуда, а именно место — дешевый и пошлый курорт Сент-Рафаэль, он угрожал разводом, но смирился и утешился неловким броском недорогой вазы ей в голову (и попал!).

— Это та Лидочка, у которой сиськи, как две цистерны? — вызывающе осведомился папаша, которому уже было море по колено. Но мать обдала его презрительным взглядом и прошествовала в свои покои.

— М-да, — сказал дед многозначительно и почесал плешь, которую считал бурной растительностью.

— Не обращай внимания, папочка, это и есть счастье семейной жизни, которой ты был лишен, занимаясь мерзким шпионажем и залетев в тюрягу. Надеюсь, она быстро слиняет отсюда после того, как выбьет у меня очередную кругленькую сумму. Чувствуй себя как дома, Груня (домработница, предмет моих чувственных утех до полового созревания, в основном я бессмысленно на ней дергался, а она лежала живым трупом и дышала кухней) положила на тебя глаз, и забота о тебе обеспечена.

Так и шла наша не слишком бурная жизнь, из которой не связать «Сагу о Форсайтах», каждый занимался своим несложным делом, дед постоянно находился у нас, хотя мой ревнивый глаз не зафиксировал привязанность к нему несравненной Груни. Отметим, что я уже созрел, как Пинкертон и миссис Марпл вместе взятые, и находил все больше странностей вокруг нашего дома. Несколько настораживали безответные телефонные звонки (сначала я думал, что это моя пассия Елена, брошенная из-за ее непроходимой глупости, но она обычно жарко дышала в трубку, а тут абонент резко ее клал, лишь услышав голос). Время от времени, посматривая в окно, я замечал незнакомые автомобили, которые парковались недалеко от нашего подъезда, причем разные, там, как правило, сидело обычно по два человека малоинтеллигентного вида, изнывавших от безделья. Однажды в середине дня, приняв небрежную позу дворового шалопая, я приблизился к машине.

— Скажите, пожалуйста, который час? — казалось, что я забыл дома «Ролекс».

— Ты что, с давалкой познакомиться хочешь? — насмешливо сощурился водитель.

— Нет… — Я медленно осмысливал текст.

— Тогда вали подальше, на центральный телеграф, где часы висят.

Поднявшись домой, я поведал деду об этом эпизоде, но он лишь пожал плечами, мол, мало ли машин крутится у подъездов. Дед нравился мне своей невозмутимостью, к тому же старая профессия ненавязчиво окружала его героическим ореолом. Я все ожидал, что он расколется и начнет рассказывать о своих необыкновенных похождениях в сетях шпионажа. Но он молчал и был настолько погружен в себя, что откликался на мои вопросы со второго, а то и с третьего раза (отец объяснял это тем, что дедушка стал глуховат, тем паче, что в тюрьме ему иногда давали в ухо — вот вам и джентльмены!). Меня поражало, как долго он прихорашивался перед зеркалом, всматриваясь в каждую морщину и прохаживаясь щеткой по скудеющей растительности. Потом он поливал себя каким-нибудь замысловатым парфюмом, в течение дня он менял их раз пять. Особенно радовал меня лосьон «Огуречный» (дед любил его со времен обучения в шпионской школе), в квартире тогда пахло, как на огороде, но жать и на дуде играть почему-то не хотелось. Однажды дедуля торжественно объявил о намерении пригласить своего старинного друга по кличке Чижик, дружок этот будил в нем самые приятные воспоминания, что отражалось на дедовой физиономии, становившейся умильной, словно ему облизывали пятки амазонки. Встрече с Чижиком предшествовала артподготовка.

Дед, странно усмехаясь, набрал номер телефона и заговорил с акцентом.

— Это глава банка Сибинвест Карл Венцель, — представился он секретарше.