Хвала и слава. Книга третья - [4]

— Пойми одно — ничем ты не поможешь. Анджей вздохнул и ответил с раздражением:

— Вот-вот, мы с самого начала ничего другого и не делаем, только стараемся убедить себя, что ничем нельзя помочь. С ума можно сойти!

Анджею вспомнился сон, приснившийся ему прошлой ночью: он сидит у себя в комнате в Варшаве, и вдруг входит мать, совсем седая, волосы как молоко. Он вскрикнул и проснулся в холодном поту.

— Была бы жива бабуся, — говорил Анджей по дороге домой, — я бы ей рассказал, какой сон мне сегодня приснился.

Ромек беспечно рассмеялся.

— Странный ты какой-то…

Они постояли перед часовней. Огни давно уже погашены и дверь заперта. Пошли было дальше, но Анджей вдруг остановил Ромека:

— Подожди меня, я сейчас.

Он вернулся к часовне и стал на колени у двери. Прижался головой к холодной задвижке. Он не молился, он вспоминал свои приезды в Пустые Лонки в детстве и то давно забытое чувство, с каким он вкладывал свою руку в широкую ладонь отца. И это слово: «папа».

Магическая сила у этого слова: на одну минуту, на короткое мгновение оно вернуло Анджея в атмосферу прошлого с его несложными и такими дорогими переживаниями. И в то же время словом этим, будто лопатой, Анджей рассек надвое тропинку своей жизни: отвалил в сторону большой кусок земли и словно засыпал ею старый муравейник.

— Холодно, — сказал он, вернувшись к Ромеку, — вечера становятся холодными.

— Надо будет взять с собой в дорогу полушубки, — отозвался Ромек, — пока еще можно их купить в местечке.

И они вошли в дом.

II

А на шоссе под Седлецом дело было так.

Голомбек был недалеко от своего «бюика»: у него еще болела после приступа почка и то место в боку, куда Оля так неловко, дрожащей рукой сделала ему укол. Лежа во рву, он не спускал глаз со своей машины. Когда самолеты наконец исчезли из виду, он, еще не успев добраться до «бюика», увидел двоих мужчин, которые подошли к машине и стали дергать дверцы, предусмотрительно запертые на ключ: несмотря на панику и спешку, пан Франтишек не забыл взять с собой ключи.

Увидев, что он приближается к машине, мужчины забеспокоились. В одном из них Голомбек узнал Колышко, известного адвоката Керубина Колышко, который бывал у них в доме. Правда, он приходил к Оле, она пела какие-то там песни на его слова. Пан Франтишек не присутствовал при этих встречах, и знакомство сводилось к тому, что он раза два обменялся рукопожатием с Керубином. Теперь тот встретил его как старого знакомого.

— Пан Голомбек, — заговорил он торопливо, — прошу вас, умоляю вас проехать немного вперед. Здесь, всего в нескольких шагах отсюда, раненая, надо ее доставить в Седлец. Это пани Вычерувна, знаете, известная актриса.

Второй мужчина был какой-то молодой актер. Он только повторил последние слова Колышко.

— Известная актриса…

Он был до такой степени испуган, что, казалось, лишился рассудка. Большие голубые глаза его вылезали из орбит.

Франтишек старался сохранять спокойствие.

— Простите, я не один, со мной жена и дочь, я жду их.

— Но, пан Франтишек, — сказал Керубин, — время не терпит, надо спешить, пани Вычерувна потеряла много крови. Довезем ее до ближайшего перевязочного пункта, и вы тотчас же вернетесь. Прежде чем ваши дамы подойдут, вы уже вернетесь.

— Уже вернетесь, — точно эхо повторил голубоглазый актер.

— Посмотрите, движения сейчас почти нет. Действительно, движение на шоссе стихло. Беженцы, согнанные с дороги бомбежкой, еще не успели возвратиться на шоссе, а машины, видно, разъехались.

— Или, может…

Эти слова произнес молодой актер, видно, отвечая на какие-то свои мысли. В отдалении, там, где дорога шла на подъем, виднелось несколько перевернутых автомобилей и торчащие вверх ноги убитой снарядом лошади. Машины дымились; видно, туда угодила бомба.

Голомбек не успел даже как следует подумать — Колышко насильно усадил его за руль. Садясь в машину, Франтишек оглянулся, ища жену и дочь. Но Оли не было. Может быть, она еще лежала на картофельном поле, а может, ушла куда-нибудь дальше? Он торопливо осматривался по сторонам — жены нигде не было. И вдруг увидел Геленку. Она была совсем уже близко и в удивлении остановилась, увидев, что отец садится в машину в обществе каких-то двух мужчин.

Голомбек успел только махнуть ей рукой. Это движение как бы означало: «Ждите». Помогло так же означать и «До свиданья». На самом же деле он простился с ней навсегда. Но тогда этого еще никто не знал.

Они проехали — Голомбек даже сам не заметил как — километра полтора. У дороги, в кустах ивняка, лежала Вычерувна. Она была бледна и испугана. Ее большие глаза выражали сейчас много больше, чем на сцене. Молодой актер, как две капли воды похожий на того, что вместе с Колышко сидел в машине, поддерживал актрису под руку и крепко стягивал белый платочек, которым была перевязана ладонь Вычерувны.

— Садитесь, садитесь, — торопил Колышко, — едем в Седлец!

— Как это в Седлец? — запротестовал Голомбек.

— Ну да, ведь ближайший перевязочный пункт наверняка в Седлеце.

— А где же рана? — совсем растерянно спросил Голомбек, глядя на входивших в автомобиль.

Вычерувна не ответила. Молча показала на перевязанную руку.