Хулиганка - [27]

А песни! Это были прекрасные песни: Бориса Рычкова «Наше лето», Владимира Преснякова «Ты скажи» и др., которые на сцене пользовались большим успехом. Короче говоря, немцы потратили свои средства, сделав мне портфолио из моих фотографий и паблисити для этого конкурса.

В июле я приехала на «Евровидение» во второй раз и, как предполагалось, должна была остаться для участия в конкурсе. Внезапно получаю телеграмму из Москвы, в которой черным по белому написано: «Срочно выезжайте в Москву». И все. И все!

Я была в ужасе и не знала, что делать. Но мне ничего не оставалось, как вернуться обратно. По приезде в Москву, куда я только ни звонила, чтобы узнать причину, но везде ответ был один и тот же: «Понятия не имеем». Я бегала по Госконцерту с одним вопросом: «Кто прислал телеграмму?» Ответ был: «Не знаем». Как будто играли со мной в молчанку. Боже, сколько я тогда перестрадала и вытерпела!

Радио и телевидение практически были для меня закрыты и, кажется, навсегда. На телевидении, куда однажды я случайно проникла, одна редактор музыкальной редакции мне так и сказала: «Нина, уезжайте отсюда. У нас талантливых людей не любят, они здесь не нужны». И хотя я по-прежнему работала на лучших площадках страны, и всюду меня звали и приглашали, в душе моей росло чувство обиды, душа была сломлена. Все вокруг то и дело говорили: «Надо ехать». Эта мысль после последней поездки в Германию стала убеждением, которое послужило решительным толчком к принятию решения. Мы стали подумывать об отъезде. Не могу сказать, что я сразу приняла это решение. Было много сомнений, переживаний и слез. Но в конце концов решили: едем. Мы ушли из Москонцерта, чтобы другим за нас не попало, и в течение года ожидали разрешение и документы на выезд из страны. На выезд из страны, которую я всегда так любила и которой гордилась, особенно на конкурсе в Румынии. Все прошедшее всплывало в моей памяти. Будто вся жизнь прошла на экране.

«…Исмешные, и грустные моменты»

Были в это время и смешные, и грустные моменты. Мои друзья Алла Иошпе и Стахан Рахимов тоже собирались уезжать и постоянно втягивали нас в какую-нибудь авантюру. «Поехали в «Ядран» (магазин) и купим побольше кожаных сумок, ведь они там идут», — говорила Алла. И мы ехали за покупками. «Надо больше купить деревянной мебели, она там дорогая», — опять же говорила Алла. Помню, как в Доме мебели мы купили несколько огромных мебельных гарнитуров из дуба. Мне это напомнило фильм, где артист П. Кадочников говорит: «У вас продается славянский шкаф?» Ответ: «Шкафа нет, есть…», и т. д. Позвонив в Нью-Йорк Саше Лившицу, который уехал на несколько месяцев раньше нас, мы услышали от него: «Ребята, мебель и все остальное не везите — оставьте. Везите только табуретки». Долго потом мы были в недоумении, почему именно табуретки. Но так и не поняли.

Поначалу мы составляли узкий круг людей, собравшихся в иммиграцию, но постепенно наши ряды пополнялись и другими, такими же, как мы. Все боялись громко говорить об этом. В нашей небольшой компании собиравшихся тогда в путь помимо тех, кого я уже назвала, было еще несколько семей. Это семья Альберта Писаренкова — конферансье Москонцерта — и семья композитора Анатолия Днепрова. Проблем было много! Продав кооперативные квартиры, мебель и все остальное, хотелось сохранить средства, и люди старались вложить свои деньги во все, что можно было продать там — за границей. Уже позднее мы узнавали, что привозили наши туда. Один чудак привез целый чемодан презервативов, другие — металлические молотки, щетки. Кто-то привез чемодан ниток «мулене». В общем, дурдом!

В те тяжелые месяцы ожидания, когда наш телефон ушел на покой от множества прежних звонков, вдруг однажды раздался звонок. Это был Михаил Жванецкий. Он пожелал нам удачи и всего хорошего. Не могу забыть и о Гелене Великановой, которая, встретив меня с мужем на Кропоткинской, сказала: «Нина, главное — занимайтесь музыкой, она поможет в иммиграции».

Мы уже подали документы, но никто еще об этом не знал. В это время Эмиль Радов пригласил нас на свое 50-летие в ресторан «Прага», где собралось более двухсот человек. Кого там только не было: Б. Брунов, А. Писаренков, И. Кобзон, Л. Лещенко и многие другие. Пели, хохмили. Весь вечер меня просили петь. И я пела все, что знала. Пела русские народные песни, романсы, еврейские песни и джазовые на английском. Во время празднования ко мне подошел один человек, который, как это выяснилось позже, занимал очень высокий пост в Министерстве культуры СССР, и сказал: «Нина, я обещаю сделать тебя звездой не только у нас, но и в мире».

К сожалению, это было сказано поздно, да и верить я перестала, а когда теряешь веру, сами понимаете, что происходит.

Я очень смутно помню наш прощальный вечер. Сейчас останавливаюсь, потому что слезы мешают мне писать. Не помню, что конкретно я тогда ощущала и чувствовала, видя людей, с которыми мы прощалась навсегда. Потом вокзал, аэропорт и Вена. Там нас встретил мой брат Леня с женой Людмилой. В первую ночь я не могла уснуть, мне было очень страшно. Страшно за себя, за мужа, которого я уговорила ехать, и за маленького сына Максима. Мне казалось, что я схожу с ума. Тихо, никому ничего не сказав, я достала из сумки маленькую баночку с таблетками валерианы и, взяв из нее много таблеток, проглотила их, запивая водой, а про себя подумала: «Если проснусь завтра, значит, буду жить!»