Художник каменных дел - [53]

Проплыла и исчезла шумная площадь, а они все плыли, петляя по каналам, и уже начали сомневаться в правильности своего выбора. Но отель оказался вполне сносным, а главное, недорогим.

Наутро к Щусевым прибыл Григорий Иванович Котов и пригласил их на завтрак. У дверей отеля «Ковалетто» качалась огромная черная гондола, на ее корме крепко стоял статный гребец в ослепительно белой рубахе и белых бархатных штанах с ярко-красным поясом. Из-под его широкополой белой шляпы с красной лентой выбивались блестящие кольца черных кудрей. Увидев пассажиров, он ослепительно улыбнулся, и лицо его застыло в этой улыбке.

— До чего хорош, подлец! — сказал Григорий Иванович. — И отлично понимает, что хорош!

Загнутый, как турецкая туфля, нос гондолы был изукрашен золотым узором. Вся гондола чем-то напоминала царственный гроб.

Алексей Викторович прыгнул в нее первый и, протянув руки, помог Марии Викентьевне и Григорию Ивановичу сесть. Гондольер замурлыкал что-то себе под нос и сильно ударил веслом. Посудина качнулась и пошла.

Все вокруг, даже вода, словно подкрашенная голубой краской, казалось театральным. По обеим сторонам Большого канала торжественно выстроились дворцы. Их обветшавшие фасады только подчеркивали декоративное великолепие, живописность чудо-города. Алексей Викторович смотрел во все глаза. Как бы нарочитое смешение стилей удивляло, вызывало любопытство, пленяло.

В маленьких квадратах дворов буйствовала растительность. Цветы и трава от обилия воды и солнца были так ярки, словно их покрыли лаком. Никаких полутонов, никакой светотени.

— Ну, как вам венецианская архитектура? — нарушил молчание профессор Котов.

Алексей Викторович втянул голову в плечи и зажмурил глаза.

— Нет-нет, глаз закрывать не надо. Постарайтесь разгадать эту страну, иначе вам не понять ее архитектуры. Здесь все необычно — образ жизни, система правления, даже любовь. Надо сбросить первое, ошеломляющее, впечатление и постараться проникнуться венецианским бытом. Уверяю: обретете немало отрадных впечатлений.

Показался Дворец дожей. Он стоял вдалеке, как старинный испанский корабль на стапелях, глядя на площадь множеством иллюминаторов, образующих сплошную цепь по борту. К дворцу примыкал знаменитый мост Вздохов, который вел в тюрьму. Алексей Викторович узнал это место: именно здесь вчера пела и веселилась праздная толпа.

В кафе на площади близ церкви Санта-Мария Глориоза деи Фрари Григорий Иванович заказал обильный завтрак. Вкусная еда ободрила их, а терпкое кьянти настроило на романтический лад.

Профессор предложил здесь же, на месте, составить программу на ближайшую неделю, но, вспомнив, что через два дня он должен покинуть Венецию, ограничился напутствием.

— Не пытайтесь охватить сразу все, — сказал он, — обилие впечатлений лишает способности воспринимать. Лучше идти по пути контрастов. Я покажу вам самое ценное, что здесь есть, — великолепные образцы византийской живописи.

— Византийская живопись? Здесь? — удивилась Мария Викентьевна.

— Да. Но не задерживайтесь в этой экзотической луже, отправляйтесь в Рим, потом во Флоренцию. А как только почувствуете, что начинаете от чего-то уставать, двигайтесь дальше без сожаления.

На площади Сан-Марко были раскинуты голубые шатры торговцев. В глубине площади высился собор, больше похожий на восточный, чем на христианский храм. Но каково же было удивление Щусева, когда он увидел мозаику будто из Киевской лавры, только древнее и строже. Он чувствовал, что прикасается к истокам византийского сурового письма, и, еще не наученный понимать его глубин, ощущал его волшебную силу. На своде главного портика он долго рассматривал мозаичное панно, на котором были изображены люди в русских великокняжеских одеждах, а за спиной у них стояла трехглавая православная церковь.

Котов как будто бы наслаждался изумлением Щусева.

— Вот они, дорогой Алексей Викторович, наши корни! — повторял он. — Внимайте, запоминайте, рисуйте, ибо только так и возможно научиться отделять зерна от плевел.

Профессор Котов — теоретик и практик православного зодчества — исподволь как бы уговаривал ступить на ту же стезю, по которой шел сам. Однако душе Алексея Викторовича церковный пафос был чужд: он восторгался лишь изяществом росписей, яркостью красок, видел лишь руку мастера, а о религиозной идее не думал. Христианская тематика оставалась для него как бы в стороне, как, наверное, и для большинства венецианцев, отдающих в первую очередь дань светской красоте. Иначе откуда бы здесь взяться бьющей через край веселости бесконечных карнавалов, как сохраниться нежному, изящному диалекту, целомудрию и аффектации любовных излияний и серенад?

На набережной Скьявони всегда толпились венецианцы, восторженно следя за действом, что разыгрывали Бригелла, Арлекин и Панталоне в кукольном театре. Все говорило о юности сердца простодушной людской массы, которую, казалось, ничуть не угнетает груз веков. Наоборот, венецианцы были начисто лишены тщеславия: в городе вы могли встретить сколько угодно людей, которые никогда не бывали в музеях, куда в первую очередь отправлялся каждый приезжий, зато не встретили бы ни одного, кто не знал бы серенад.