Художник каменных дел - [47]

В гостином дворе митрополичьего дома, где ему отвели узкую келью с жесткой кроватью и окошком-бойницей, сновали монахи, шла какая-то непонятная ему жизнь, в смысл которой он и не хотел вникать. Казалось даже обидным, что люди, живя в окружении такого великолепия, куда-то все бегут, суетятся, не замечая окружавшей их не гармонии даже, а полифонии каменных узоров — музыки, звучащей как один великий оркестр, с многоголосием колокольных звонов.

Час настал, и он взялся за дело.

Ни в Ярославле, ни в Костроме не работалось ему с таким упоением, как здесь. Десятки акварелей, рисунков, набросков углем... Настойчивые попытки проникнуть в глубины художественных образов Успенского собора, церквей Спаса на Сенях, Воскресения, Иоанна Богослова.

Открытость, мощь памятников русской старины околдовали его. Архитектурное искусство предков было выражением их эпохи, их духовного склада, их мечтаний и верований. Безвестные зодчие (мы знаем одного лишь Гурия Никитина) достойно отразили свое время.

Счастливым сном промелькнул незабываемый март на берегах Неро.

Работы, которые привез из поездки Щусев, неожиданно не только для него, но и для профессора Котова были куплены художественным фондом академии за невероятную сумму, равную годовой стипендии, — триста рублей. Украшением коллекции была акварель «Церковь Ростовской Одигитрии в полдень».

Ободренный успехом, Щусев с новой страстью взялся за рисование. Теперь его все больше манил пейзаж.

Получив разрешение работать в живописном классе Архипа Ивановича Куинджи, он настойчиво изучал секреты великого пейзажиста-романиста, которому поклонялся не меньше, чем Илье Ефимовичу Репину. Ростово-ярославские мотивы зазвучали в щусевских пейзажах, куинджиевские световые контрасты и куинджиевская светотень высвечивали памятники Древней Руси.

Новому увлечению Алексея немало способствовало еще более тесное сближение с Николаем Рерихом, который в то время тоже работал в классе Куинджи. Алексей был приятно поражен окрепшей кистью друга, самобытностью и каким-то колдовским оттенком его палитры. Он не стремился подражать Рериху, искал свое. Видно, архитектор уже крепко сидел в нем, потому что главной его заботой было увидеть, почувствовать и передать единственность и неповторимость архитектурного памятника в природной среде, показать точный образ памятника в его соответствии месту, занимаемому им на земле.

Страстно увлеченные каждый своим, друзья тем не менее часто спорили, временами беспощадно критиковали друг друга, так что Куинджи приходилось примирять противоборствующие стороны, каждая из которых считала себя правой.

О доброте и мягкости Архипа Ивановича ходили легенды: любому из питомцев он вселял веру в его талант, умел даже в неудачных работах отыскать хотя бы один верный штрих. Он помогал и заботливым советом, и деньгами. В его доме толпами столовались голодные студенты, его кошелек всегда был открыт для нуждающихся, он содержал несколько квартир для бедных художников. Всем своим видом, всем образом жизни, всем своим творчеством он утверждал веру в справедливость. В среде художников бытовало даже выражение «куинджиевское умиротворение».

И не было в его окружении человека, который не платил бы ему любовью.

3

Однажды Алексею попался на глаза некролог, в котором вдова генерала Шубина-Поздеева сообщила о кончиме своего мужа, героя Плевны, и просила присылать соболезнования по названному в газете адресу. Щусеву невольно вспомнился генерал Воротилин, когда-то допустивший его в свою галерею, и он отправился к генеральше с визитом.

Его провели в комнаты, приняв, по-видимому, за дальнего родственника генерала. Генеральша оказалась приветливой, обаятельной, совсем не старой дамой. Что-то в ее поведении, голосе, внешности напоминало о женах декабристов. Алексей почтительно приложился к ее руке, сел в подвинутое ему кресло и сообщил, что пришел с деловым предложением. Хозяйка несколько растерялась, а он, не дав ей опомниться, тут же на подвернувшемся листе бумаги быстрыми штрихами набросал легкий силуэт часовни-надгробия, какую, по его мнению, следует поставить на могиле героя, покоящегося на кладбище Александро-Невской лавры.

Скорее из вежливости, чем из интереса рассматривала генеральша эскиз часовни, а Алексей убежденно говорил, что выкованная из железа легкая ткань сооружения, перекрытая шатровой крышей, сделала его произведением искусства, достойным памяти... он чуть было не сказал — генерала Воротилина.

Ошибка могла оказаться роковой. Алексей покраснел. От этого его слова показались генеральше еще более убедительными.

— Завтра в полдень поедете со мной на кладбище, там все и обсудим, — милостиво сказала она и протянула Алексею руку.

Но Алексей не стал ждать до завтра: прямо с порога он отправился в Александро-Невскую лавру, отыскал свежую могилу генерала и долго ходил вокруг, обдумывая детали памятника. Работу над эскизным проектом он закончил, когда ночь уже сменилась белым днем. Для сна времени не оставалось. Он окунул лицо в таз с холодной водой, выпил крепкого чая и оделся со всей тщательностью, на какую был способен. С собой он взял альбом и итальянские мягкие карандаши.