Художник каменных дел - [25]

То, что земство вносило плату за обучение братьев Щусевых, воспринималось всеми как нечто само собой разумеющееся. Одна лишь гордость Алексея не хотела мириться с этим положением. К собственным гимназическим занятиям он стал относиться как к средству, с помощью которого можно развить способности наставника. В книгах, в учебниках он выискивал мысли и факты, которые могли бы пригодиться ему в его частных уроках. Поставив себе цель превратить репетиторство в источник существования, он подчинил ей и свои вечерние размышления, и даже постоянные встречи с Павликом.

Он учился доброте, пониманию, отзывчивости, учился быть приятным в общении, интересным для окружающих. Он вырабатывал в себе умение слушать, располагать к себе. Жизненные уроки давались нелегко, порой трудно было не уронить собственного достоинства, не опуститься до сознания собственной униженности. Временами было просто не под силу справляться с собой, и тогда он как бы уходил, погружался в себя, чтобы снова обрести спокойную уверенность.

Он выработал свой стиль поведения — независимый, сдержанно-гордый, научился внимательно и придирчиво относиться к своим жестам, манерам, одежде. Заработанные средства позволяли содержать свой пусть небольшой, но более чем добротный гардероб в идеальном порядке. Ему доставляло удовольствие считаться первым франтом гимназии, служить образцом для подражания. В Одессе он заказывал французские сорочки, а форму, шинель и фуражку шил у лучших портных Киева. Особенно тешило его самолюбие то, что его изысканный костюм оплачен собственным трудом.

Долго ходили рассказы о том, как Алексей Щусев явился к директору гимназии Николаю Сергеевичу Алаеву и с вызовом попросил принять от него плату за обучение. Директору пришлось употребить весь свой такт и дипломатические способности, чтобы уговорить Алексея приберечь заработанные деньги.

— Здесь мы сможем дать вам лишь аттестат зрелости, — сказал он. — А в Петербурге или в Москве, где вам предстоит учиться в дальнейшем, вам на нашу заботу рассчитывать не придется.

Видимо, не без тайной протекции Алаева Алексею удалось проникнуть в один из самых богатых кишиневских домов — дом винопромышленника Качулкова, который мог пригласить в качестве репетитора даже профессора, а нанял скромного, вежливого и опрятного гимназиста.

3

Мрачный особняк из серого природного камня, в котором обитала под гнетом главы дома многочисленная семья Качулковых, в один день превратился для Алексея Щусева в дом радости и счастья. Каждый раз он торопился сюда с надеждой снова увидеть дорогое лицо.

В первый раз встретив заботливый и ласковый взгляд, он растерялся. Чувство растерянности долго не оставляло его, пока его не осенило: ведь этот взгляд, полный ласковой доброты, это лицо он уже однажды видел — в тот памятный, счастливый день детства, когда оно глядело на него с портрета из тяжелой золоченой рамы.

Ее звали Евгения. Имя сразу полюбилось ему своим благозвучием. Даже ее замысловатая фамилия — Апостолопуло — казалась ему верхом благородства. Юная женщина вся дышала свежестью. Она поражала его совершенством черт, манер, движений.

Как смело и доверчиво протянула она Алексею свою руку, как заботливо расспрашивала его о делах и увлечениях, как ободряла, когда он показывал ей свои альбомы! За чаем в гостиной у Качулковых она стала рассказывать об Италии, поминутно обращаясь к нему, словно он был единственным, кто достоин слушать и понимать ее. Свой рассказ о великих памятниках, которыми знамениты Рим, Флоренция, Венеция, Евгения прерывала возгласами: «Не правда ли? Не кажется ли вам, что это замечательно?», как будто не она, а Алексей только что прибыл оттуда. Он, стряхнув робость, торопливо соглашался с ней, с радостью сознавая, как дороги для ее памяти отзвуки прекрасного мира.

Евгения Ивановна гостила у Качулковых в ожидании своего мужа, который вскоре должен был приехать за ней, чтобы отсюда вместе отправиться в их имение в Сахарну. Весенние дни тянулись вереницей, солнце все увеличивало свой небесный круг.

Шестнадцатилетний Алексей Щусев был крепок, осанист, не по годам серьезен. Выглядел он старше своих лет, и, когда Евгения Ивановна приглашала его сопровождать ее на вечерней прогулке по Ромадинскому саду, Алексей шел рядом спокойно и уверенно, будто уже был возведен в ранг друга молодой семьи Апостолопуло.

Надо ли говорить о том, что Евгения Ивановна приняла искреннее участие в его судьбе. Она исподволь шлифовала его манеры, «чистила» его речь, изгоняя из нее мальчишеские словечки, беззлобно посмеиваясь над его суржиком — затейливой смесью русских, украинских и молдавских выражений.

Алексею так дорого было это расположение, что он готов был переродиться в угоду очаровательной даме, но она от него этого не требовала. Его альбомы заполнялись ее портретами. Появились даже стихи, которые, однако, вскоре сменились лаконичными надписями по-французски.

Евгения Ивановна стала первым человеком, которому удалось без всяких заметных усилий заставить Щусева осознать себя как личность, понять свои природные задатки, вызвать чувство самоуважения.