Художник каменных дел - [10]

Во время одного из приступов в кабинет тихо вошла Мария Корнеевна.

— Отец, к тебе можно? Что, опять? — участливо спросила она.

Виктор Петрович поморщился и ничего не ответил, пытаясь скрыть свою слабость. Он потянулся к столику, пододвинул чайник в виде стеклянного клоуна — подарок местного стеклодува. Крышка-колпачок снималась, рукав изогнутой руки клоуна служил носиком чайника. В этот чайник Виктор Петрович сливал оставшийся от завтрака сладкий чай и пил его глоточками целый день. Он пососал «из рукава» и от слабости чуть было не выронил клоуна. Мария Корнеевна едва успела подхватить его.

— Совсем ты плохой стал, отец, доктору бы тебя показать.

Этого было достаточно, чтобы Виктор Петрович моментально приободрился и торопливо ответил:

— Нэ трэба.

Докторов он боялся панически, больше, чем болезней. Смотрителю больниц и приютов врачи не надобны — таково было его убеждение.

— Говори, с чем пришла, — улыбнулся он.

— Да я уж теперь и не знаю, как сказать.

— Как пришла, так и скажи.

Мария Корнеевна сложила руки на коленях и замолчала. Виктор Петрович спросил:

— Да ты никак, Марьюшка, снова парубка мне подарить собралась?

— Мальчик или девочка, теперь мне все равно.

— Ох, лукавишь, мать, все дивчину ждешь. Знаю. Только ведь снова выйдет по-моему.

Когда родился четвертый сын Щусевых — Павел, отец выглядел уже глубоким стариком. Большой и широкий, с одутловатым лицом, с буграми тяжелых плеч, он напоминал осыпающийся курган.

Павлик занял в семье совсем незаметное место: роль младшего, которого все обожают и балуют, которому прощают все шалости, уже прочно закрепилась за Алешей — на него Мария Корнеевна, казалось, излила всю силу своей любви, уготованной для дочери.

В это время Маша уже училась в Петербурге на высших медицинских курсах, а Сережа и Петя были в той поре, когда дети начинают постепенно отрываться от родителей, ревниво оберегая свой внутренний мир. Рождение Павлика никак не отозвалось на них. Из братьев лишь Алеша активно воспринял его появление на свет: он постарался сбросить с себя хотя бы часть того внимания, которое домашние уделяли ему как младшему. Он как бы милостиво отодвигал от себя это внимание, как правило достигая обратного: Марийка, приезжая домой, еще больше ласкала его, а Сережа и Петя еще сильнее интересовались его занятиями.

Мальчик был необычайно способен ко всякому делу, а особенно к рисованию. В чем в чем, а уж в рисовании он превосходил старших братьев. В Петин энтомологический альбом, в который хозяин многим не разрешал даже заглянуть, Алеша с дозволения брата вклеивал свои рисунки с изображением зверей и птиц и каждый раз получал в награду леденец или даже полкопейки, ежедневно выделяемые брату на карманные расходы.

У Алеши пока средств на карманные расходы не было, зато у него был свой собственный зеленый сундучок с ключиком — его подарила ему старшая сестра, когда приезжала на летние каникулы. Раньше Марийка хранила в этом сундучке документы, фотографии, письма, деньги. Собственно, это был даже не подарок: Марийка убедила Алешу, что сундучок он честно заработал, раскрашивая ее альбомы по анатомии и гистологии. Вся семья гордилась Алешиным талантом, лишь старший сын, Сергей, делал вид, что все это пустяки: вырастет Алешка и забудет думать о глупостях.

Когда Павлик встал на ножки и начал лепетать, Алеша вдруг потянулся к малышу со всей искренностью детского сердца. Он рисовал для него забавных разноцветных человечков, срисовывал слонов и верблюдов. Братья с удивлением обсуждали привязанность Алеши к Павлику. В один голос они решили, что Алеша, в сущности, сам еще малыш и нечего принимать его всерьез.

Однако завоеванных позиций Алексей сдавать не собирался. По-прежнему он участвовал во всех мальчишеских играх и проказах, в налетах на чужие сады и огороды, а когда по их Леовской улице проезжала длинная скрипучая телега-каруца, запряженная сонными волами, он не упускал случая прицепиться к ней и утащить с воза гроздь сладкого пома — винограда или диск подсолнуха. Помогали ему в этих дерзостных затеях его верные друзья Ницэ и Иона, и всем нередко доставалось от ременной плетки, предназначавшейся для понукания неторопливых волов.

Особенно любили ребята взымать «пошлину» с каруцы, если она везла мери-мурат, то есть моченые ананасные яблоки. Алеша с серьезным видом останавливал возницу, дергал его за овчинную кацавейку, начинал объяснять, что хочет купить мери-мурат, показывал деньги и сокрушался, что некуда яблоки положить. А в это время Ницо потихоньку взбирался на воз и сбрасывал Ионе яблоки. Путаясь в необъятных голубых шароварах, возница начинал бегать вокруг каруцы, норовя достать бичом шустрого, как мартышка, Ницэ. А Алеша не торопясь уходил в ближайший проулок, словно раздумал покупать мери-мурат.

Как-то раз, когда Ницэ уже был на возу, хозяин каруцы крепко взял Алешу за руку и хотел вести к отцу. Но мальчик стоял столбом и со всею убедительностью, на какую был способен, твердил, что у него не было других намерений, кроме покупки моченых яблок.

— Позвольте, господарь, — вежливо говорил он, — неужели вы не можете отличить благородного человека от какого-то жулика?