Художник Её Высочества - [75]

Оказался оперуполномоченный Несвижский Александр Александрович, «увидевший Сталина». Как же-как же, прекрасно помнит охотничков за человечиной и до сих пор пытается уразуметь: что произошло, когда их бригада прошла сквозь «искусствоведов в штатском» у лифтов.

Опер ещё поканючил по пустякам.

— И последний вопрос, Степан Андреевич.

— Я могу сказать, жалко нету! — надоело Степану. — Если б сам знал. Морская свинка имеет такое же отношение к морю и свиньям, как я к этой мирихлюндии. И потом, шеф меня уже тормошил. К чему дубли?

— Да, допрашивал наверное… — как-то неопределенно протянул опер.

— Слышь-ти, а командир у вас в порядке?

Почувствовалось замешательство в рядах супротивника.

— Собственно, я сейчас веду следствие. Шеф… э-э приболел.

Ответ далеко не полный. Впрочем плевать, доняли психологические обыски! Пахнет — не принюхивайся.

— Извините, вообще, — некогда. Я зайцев лешим в карты проиграл, мне их перегонять пора. Аривидерчи.

Надкусив яблоко, приятнее увидеть в нем целого червяка, чем половинку. Расследователи хоть и давят в мягкое подбрюшье, однако не обвиняются, работа у них такая. Но чтобы дознание не продвигалось, пусть чувствуют во рту как можно больше половинок червяков.

Как Абигель говорила? Собака такой же человек, только грязный и вонючий? Тогда следователи — такие же собаки, только чистые и благоухающие надкусанными яблоками пополам с половинками червяков.

— Челюстью бы подвигать.

Степан уже несколько часов писал планшеты, а время далеко за полдень. Абигель с щенком где-то гуляют. В холодильнике — тоже, что в вакуумном масс-сепараторе. Самое грустное — яблок нет. Надо идти в город.

Москвичи потянули с работы и везде гомонило. Автомобили цепочкой вползали в подземные гаражи супермаркетов, тесно парковались у магазинов помельче, перед каждой торговой уличной точкой скапливались отоваривающиеся.

Перед ним фургон. Вывески на бортах заманивали свежими сыро-молочными продуктами и диетическими яйцами. Яйца — первый продукт по скорости приготовления. Прикинув количество покупателей, встал в небольшую очередь, состоявшую из разнокалиберных теток и старушки со стервоточинкой, по очереди задиравшей соседок. Тётки пока молчали.

Задумался. Нос, как известно, мешает целоваться, пианино — это арфа в гробу, розы — бывший шиповник, а художник картин не пишет, что является такой же аксиомой. Пора! Пора надавить новой краски, всмотреться в белый квадрат, помолиться поэзии белого света и…

— Сожми лепестки, даладунга. Я тута занимал.

Степан очнулся. В очередь влезал мужичок, отодвигая задом стервозную старушку. Неудачно он выбрал место прорыва. Сто лет старой нужны двести граммов можайского сыра. Она, по своей природе, променяла бы все сорта деликатесного сыра на единственный соблазнительный скандал. Старуха, накопив яду, приступила к делу.

— Граждане! Гляньте на хорька! Без штемпеля влез в курятник и задом ишо ковырят. Бабы! Могёт, вперед его пропустям? Могёт, срамец желаит?

Напор и бабкина желчь постепенно воспалили женщин, склонных к коммунальным перебранкам вне зависимости от образованности и интеллигентности.

— А может он вправду занимал очередь, — необдуманно влез продавец.

— Ай, голубок репаный, заступничек колхозный! Оне, мушыны друг за дружки пластаются, а мы дуры терпим!

Пятна старческой гречки на бабкиных лапках от нервности стали контрастными.

— В самом деле, — не выдержала первая, из числа образованных и интеллигентных. — Невелика очередь. Могли бы, если отошли, заново занять.

— Умри, хреновина.

Степан склонил голову вбок, разглядывая хама. Мужичок низкорослый, но крепкий. По лысому черепу ползает червяк блика. Волосы обильно растут внутри черепа и это ясно по волосяным пучкам, буйно выпирающим из дырок носа и ушей.

Бабку заколотило:

— Ошкурил картоху и жмуритца, похмельный хорь. Упехтался, бедненький. Влязьти яму надо, зубы-то жмут. Товарыши! Хто милицию покличет? Иль мне, старой, маяться?!

Женщины подхватили. Разогрелись они и истомились. Послышалось: «В самом деле, мужчины, попрощались с умом, мозги в голове вокруг да около!», «Семь человек в очереди и старушка». И к нарушителю порядка: «Имели бы совесть!», «Связался со старым человеком, обезглавленный заочно».

Степану надоело, он позвал мужика, раненного жизнью в голову:

— Эй, идите передо мной, расслабим ситуацию.

Тот услышал, но даже не оглянулся. Только слегка повернул бобовидный череп.

— На фиг нужно было быть.

— Ничего себе! Я его калачом, а он меня кирпичом.

— Всех облаял! — торжествовала старая.

На хлопок в подсочельник хам явно заработал.

— Послушайте, вы не хамите.

— Туда же, — пробурчал негромко, но развязно, как бы не к Степану. — Не мужик, не баба, а железа внутренней секреции. Реагирует, угрозёл.

Теперь ясно до конца: надо бить. Необходимо только оформить.

— Ты, пирожок без начинки! Твои речи, омывающие мое сердце…

Но тот оказался проворнее, успел вставить:

— Прямую кишку они омывают.

Оформилось. Как говорил вождь мирового пролетариата: надо брать почтамт и разводные мосты. Промедление, естественно, смерти подобно.

— Пойдем отойдем, одноклеточный! — жестко сказал Степан. Церемонии закончились.