Художник Её Высочества - [58]

Абигель не смотрела на его беготню, отвернулась в город. Принес из мастерской еще пачку метровых подрамников без холстов. Рейки с больших картин клал параллельно и, разрывая маленькие подрамники, приколачивал перекладины. Художник опять делал лестницу. Делал из того, что под рукой. А под рукой были только картины. Первую секцию ко второй. Если прибить третью — сил не хватит поднять, поэтому первые две — к стене, с третьей — наверх и с диким напряжением, держа лестницу навесу, со словами: «Сооруженцы трудятся с полной отдачей!», приколотил к той, на которой стоял. Мучился, а помощи не просил. «Отдыхай, барышня, а я сейчас фанеру попилю, ероплан сделаю и улетим мы к едрене фене куда подальше. Это у нас наследственное!» Осмотрев неустойчивое сомнительное сооружение, оскалился. «Почему всегда так? То третьей руки не хватает, то второй головы.» Если встать на последнюю ступеньку — до жестяного бортика останется еще высота в человеческий рост. Снова прыгнул в мастерскую. Ну что, что? Ширма китайская! Вырвал шелковые картины, коротенькие долой, три длинные палки сбил в одну и заоглядывался. Вот последний элемент. Оторвал металлическую ленту-вешалку для одежды. Пипки сплющил, отмял молотком крюк. Крюк прибил на конец китайских палок.

— Надо же понимать различия между полами. В женском общежитии сидка на унитазе всегда опущенна, в мужском поднята. Брызги веером говорят только о нашей беспомощности. Женщины знают, что хотят от жизни и вписываются в цель, как в яблочко. Иди сюда, слабый пол!

Взобрался на верхнюю перекладину, дотянулся палкой с крюком до жестяного бортика, длины хватило, зацепился. Хотя сложность в том, что борт на полметра выпирал в сторону. Такой отрицательный уклон не проблема для профессиональных альпинистов. И, конечно, для взбесившихся художников. Броском наверх — и снова он стоит в свете прожекторов, ждущий грома аплодисментов, великий танцор греха, прима-балерина чёртова.

— Теперь ты. Только ящерицей.

Опустил рейку — Абигель повисла на крюке, подтянул спарринг-партнера к бортику.

— Руку!

Втащил к себе. Прижались друг к другу, тяжело дыша. В ладонях у обоих липла кровь от плохо проколоченных гвоздей, но это пустяки. Представление продолжается. Амфитеатр внизу полон зрителей, жестяная сцена наверху, на ней они, любимцы публики, готовые сделать следующее блестящее па-де-де.

— Поблагодарим блаженных за то, что они сделали необходимое легкодобываемым, а труднодобываемое — необходимым. Осанна!

Вынул стекло — путь свободен. Коробки развалил по проходу, включил свет.

— Не буксовать. Нам ещё туда, к антенне. Салями, как говорят французы.

Прихватил с собой кабель, выпавший из коробки. Поднялись в шар, нёсший звезду в пшеничных пучках. Внутри шара темно. Зашарил по стенам, нащупал что-то, пошатал в стороны, догадался и с силой потянул вбок. Клацнуло. Надавил ладонями. Дверка ремонтников-альпинистов открылась наружу, впустив свет мощных прожекторов, электрическое пламя города и свет полной луны. Они ослепли. Глаза слезились, привыкая. Притянула его голову, шепнула:

— Я восхищена тобой, воин!

Воин расправил плечи, выгнул грудь колесом и направил свои легионы дальше. Вперёд! Штурм продолжается. Третье отделение, третий звоночек. Наканифолить носочки! Легионеры в балетных тапках страшно ударили мечами в медные щиты. Над ними — золотая звезда. Последнее место, куда до зарезу нужно дикому художнику и его спятившей музе.

Отвёл её руки в стороны, пропустил кабель подмышками и затянул выше грудей узел. Другой конец завязал вокруг своей груди.

— Если звезданемся, то вместе. По-честному. А я, дурак, еще хотел зарядку сегодня делать по полной программе. Жди!

Последний бросок был чистым смертоубийством, если бы всюду, на пшеничных пучках, на самой звезде, не были бы приварены, привинчены, приклепаны антенночки местного значения.

Бросил взгляд наверх и выдохнул:

— Плевать! Всяко разно один раз придётся на кладбище заскочить, хошь не хошь.

Цепляясь за усы антенн, успешно страхуясь, по треугольным выступам пшеничного пучка полез наверх. Ухватился за металлическую трубку над боковым лучом звезды, подтянулся и встал на узенькую решетку для альпинистов. Проморгался, огляделся. Оглядевшись, ойкнул, будто его ударил копытом мустанг, пробегающий мимо.

— Ничего себе ямки! Тут главное не расстраиваться, Стёпик. В крайнем случае только раздваиваться.

Внизу город, ощерившийся мириадами алмазных иголок света, и сама планета размером с воробьинный нос.

— Аби! Ужас! Ужас, Аби! Иди ко мне, злополучная.

Услышал, как скрипнула её сорвавшаяся ступня, перегнулся через трубку ограждения и подобрал кабель.

— Сейчас ты такое увидишь… А я еще брыкался. Я давал обещание не давать обещаний. Фиг теперь! Скажут: «Нужно на очередной шпиль залезть», брошу всё и полезу. Торжественно обещаю!

Показалась абигелева спина, перечерченная кабелем.

— Хватайся, сатанинская секта, — поймал руку, втащил наверх. — Что скажешь, обезьянка богова?

Нет, не зашевелились волосы на голове обезьянки боговой. Захлопала в ладоши и засмеялась грудным, таким теперь милым художнику, смехом.

— А где… где эта финтифлюшка?