Художник Её Высочества - [56]

«Отпускная котлета» — класика. Семья едет в отпуск — горшки с цветами передаются соседям, всё отключается и забывается в отключенном холодильнике что-нибудь. Он совсем маленьким был, когда оставили котлету. Как-то забыли в чайнике заварку — приехали, а там аж живое шевелится. Было дело, оставили плавленый сырок, так он в такую марсианскую орхидею превратился, как вспомнит, так вздрогнет, но кодовое название с тех пор всё равно: «отпускная котлета». Знакомые, кстати, забыли кастрюлю борща. Это был разумный океан Солярис.

— Еще?

Открыться ей, что ли? Нет, не поймёт, — испытать надо. Есть такое состояние: небо синее, чуть выбеленное, яркое стылое солнце, листья — кадмий желтый и багрец, он стоит осенью в сибирском лесу, на номере во время охоты. Тишина жуткая… не может даже думать об этом — мороз по коже! Состояние тоски и восхищения, знакомое мистикам. Хорошо до того, что хочется убить себя, а не дикого козла.

— Что задумался? Ну же!

— Пауков.

— Что-о?!

— Не пауков — паучков. Видела наверное сама, паучок за паутинку свою держиться и несет его ветерок неизвестно куда. Свобода! Аж завидно!

— Еще что?

— Пилой люблю медлено водить по ладони. Приятно. Белые носки люблю. Но ношу чёрные.

— Почему?

— По кочану, да по капусте. Чёрные можно носить две недели, белые максимум два дня.

Скривилась, будто ей предстояло войти в газовую камеру с такими носочками.

— Дальше.

— Люблю подбирать бездомных котят.

— Животных любишь?

— Да не-е, я из них потом зимние шапки шью. Отпилю им головы деревянной пилой, кефиром шкурки выделаю и шью.

— Дурак! Даун! Кухля!

Лучше бы укусила, чем так ругаться.

— Ещё что?

— Сахар с коржика слизывать.

— А что не любишь?

— Я, прямо, вспотела вся, такие интересные вопросики задаёте.

— Укушу.

— Укусы, дорогуша, будут называться нападением инстинктов на дух. Отстань!

Абигель втянула кожу, но не прикусила зубами, а сделала засос. Легкий такой. В легкости высасываемого персика. Она его доест сегодня. Он это чувствует и омочает слезами письма любимых, истлевающих в бархатных гробах.

— Еще что?

— Пузо.

— Какое пузо? Что, живот?

Точно. Только живот есть живот. А пузо уже — гармония со смыком. Слова не скажет, если тучность природная, пожилые годы, физический недостаток там какой, булемия — болезнь аристократов. Но если не из этой компании — всё, терпеть не может! Леность души, кисель, никудышный человек, альфонс, дупло в зубе фиолетовое.

— Не люблю запах горелого зуба. Если стоматолог задумался во время бурения о чём-нибудь приятном, знаешь такая гарь идёт… бррр!

— Бррр! Остальным всем доволен?

Доволен — недоволен. Нет, девушка, вопрос обрывания лепестков ромашки — любит-не любит — скорее вопрос статистический. Один раз опрокинули гроб во время похорон, и всем очень понравилось, как умерший человек еще пожил на этом свете, случайно сделав несколько шагов, прежде чем упасть нагримированным лицом в подвернувшуюся клумбу. Другой раз, тоже реальное событие, всем не понравилось, как труп скатывался с качинской горки в Красноярске, оставив позади себя бестолково мечущихся старух, мешающих физически сориентированным мужчинам исполнить их гражданский долг. То есть догнать покойника, вернуть в гроб, а несших, за неимением прямых родственников, пьянчуг заменить на себя, довести ритуал до конца и оставить покойника на своем этаже — ниже поверхности, по которой ходят еще способные передвигаться граждане, на человеческий рост неутрамбованной земли. Нет, девушка, всё не так просто: нравится — не нравится. Если уж отвечать, как должно, тогда проще податься в эссеисты, если же отвечать, как общаются друг с другом пассажир и кондуктор, так это скучно, смысла нет. Вот смысла охватить женскую талию как с метафизической, так и с физической позиции всегда больше. Охватил — и уже приятно. Но если совсем по честноте, то, конечно, еще сложнее: не укороченное общение пассажира с кондуктором, но кто скажет, что не говорит ежедневно даже с близким человеком посредством стандартных недоперезапродуманных штампов, — пусть первый бросит на произвол судьбы камень.

— Тебя надо, по настоящему укусить, зануда.

Абигель пощупала степанов живот.

— А у тебя он не превращается в пузо?

— Отстань, щикотно!

Вырвался, хотел было убежать, но поздно. Абигель с быстротой дерущихся кошек наклонилась и поймала его. Первый раз увидел, при её глицериновых скоростях, такую резвость, чему сильно поразился и сразу перешел в медленный темп. Нельзя рисковать своим оружием.

— А-аби-и… Ну так же нельзя-а-а… Отпусти-и.

Взял лицо девушки в ладони. Разве она не видит? Он всем хорош. И статен и брыласт. А комкость лап, а уму непостижимая бочковатость рёбер. Гордость выжлятнины!

— Абигель, ты любишь меня?

Не надо так смотреть, что человек начинает смущаться.

— Я не говорю, что-о… ну-у… сохнешь или надышаться не можешь, может хоть слабость питаешь или там сердечную склонность? Прилюбить там чуть… Подлюбить…

— Обойдёшься.

Ах так? Ну погоди, инквизитор! Она его мучила? Теперь он открывает дознание. Поймал за талию железной рукой. Девушка гнулась от него, падая головой в электрический костер города. Еще секунду, и совсем обвисла в руках, глаза обморочно закрылись, ноги подломились, и если бы Степан не держал крепко, сползла бы на жесть балкона.