Художник Её Высочества - [185]

Объявление в разделе «Он ищет её», написанное с Вильчевским во время просушивания пивных бутылок по прочтению объявления раздела «Она ищет его», «Добропорядочная и порядочно развратная одновременно.» «Стёп, это как одновременно — сверху косички, снизу причёска — «Я упала с сеновала, отряхнулась и пошла»?»: «Мой амур попадает всё не в те места. Голубоглазая неунывающая стрела хотела бы попасть в яблочко (не более 47 кг.), впечатлительную хозяйку для встреч на территории нежных чувств. О себе: одинокий волк, некурящий, адоратор, на сём съевший собаку, ну полсобаки.» Неумывайка Нечёсова, панк, страшно заинтригованная, как это её можно адорировать в принципе.

«Перестань, Степа, нас видит весь проспект!» Пусть. Они стоят посреди небоскребной плиты, даже для приличия не укрытые до пояса балконом, и весь проспект видит их с головы до ног. С нелепой алюминиевой фигурой на авиакассах творится чёрт знает что! Единственное крыло Икара громадной пятерней скребёт стену, на месте другого крыла, потерянного где-то в перелете, встает из-за плеча алюминиевое солнце и топорщатся алюминиевые трусы. Трудно представить настоящего Икара в трусах.

Памятник декабристам (послушались бы своих женщин тогда — сейчас были бы костянными, не каменными), фирменный магазин — неоновая вывеска «Красноярская мебель» с буквой «м», регулярно снайперски разбиваемой подростками. Театр юного зрителя, единственное посещение, пятиюродная сестра, милые воспоминания: «Пока не поем штукатурки, — не рожу!», целование с языками. Кинотеатр «Родина» — традиционная фигура речи студентов Цветмета в общественном транспорте: «Вы у «Родины» не выходите?» — «Сами вы уродины!».

От либидо до ненависти один шаг, сказал Колюня. Ты зачем, Колюня Машуков, нарисовал, прыгая всю ночь по разбираемым лесам, нашего мэтра? Потому что он вздрючил тебя накануне по первое число? Это понятно — ненависть, но кто сейчас вспомнит её? Осталась только любовь. И гуру Илья Аронович Фирер до сих пор ленинским жестом указывает на светлую дорогу искусства с панелей пятиэтажного дома, примыкающего к художественному училищу имени Сурикова. Чем только ни закрашивали портрет незабвенного директора — бесполезно. Краска оказалась какой-то особенной химической агрессивности и проедалась водяными знаками через что угодно. Не отскоблить её, потому, что панельные плиты имели специфическую пористую поверхность. «Хоть взрывай дом!» — психовали в ЖЭКе. Но любовь! Осталась только любовь! Мы выросли, забыв про затрещины, помним только родной лысый череп, и плачем каждый раз хрустальными слезами, проезжая мимо розового человека, указывающего дорогу жрецам искусства.

«Амбросио, отдай мне деву? Я полюбил её пятнадцать минут первого!» «Возьми. И сыграй с ней в «Дарт». Это Гуд в юбке. Стрелу стрелой расщепляет.» Запах вспотевшего тела, выражение ног, сны города, поллюции, контрапунктик Люсенька, frou-frou — шелест женского белья, скорость выброса один метр в секунду, язва лобзаний, «Оша еще!», тут чешется, там щекочется, поглаживание по смягчающему жизнь обстоятельству — самому удачному шедевру природы — девичьей попочке, броуновское движение глазёнок, знаки внимания, военно-космическая академия с локатором на крыше, студентка академии Нинель, что перевернутое «Ленин», мура с любовью с такими-то глазами-локаторами, контрольный звонок в голову. Красмаш с эрекцией труб в металлических кондомах, снова звёздное небо в луже, будто земля плоская, а лужа — дырка в земле, в которой видна антивселенная. Записку в несвой карман —,Мне нужен труп, я выбрал вас. До скорой встречи, Фантомас., Ночной автобус N 48, шуры-муры на задних сиденьях с единым существом Ленаточкой, потому, что убито то, что было между ними, ДК Крастэц с мозаичными культуристами, наконец, угольные пыльники подошв. Всё! Разрезал! Рассёк! Отделил! Женское в одну сторону, мужское, себя — в другую. Передвинуть каретку и погрустить.

Лучше поплакать. Каретка напротив слёзных желез.

«Я плачу? Да, да, я плачу! О, Зевс, кто со мной?!»

Сто пятьдесят пять миллионов лет прошло. Жива она или расширяется от своего бывшего тела во все стороны одновременно? Своего рода ключевой эксперимент. Постучал и заухмылялся, потому что сразу послышались шаркающие шаги. Нет, в границах своих ещё тело. Светлая точка глазка в двери мрачно потемнела, его рассматривали. Однако рассмотрев, по всем соображениям, достаточное время, двери не открыли.

— Тёть Вер, в этой жизни важно как можно больше успеть неохватить! Да это я, бывший сосед ваш, Бумажный, провалиться мне!

— Хто? — глухо переспросила дверь.

— Забыли уже, смежника?

Дверь, щелкнув замком, отползла чуть, в проёме появился гомозливый глаз, тут же выпустивший серый язык табачного дыма.

— Вот так клюква! Стёпик!

Дверь отъехала и во всей красе перед художником предстал его враг. Враг она ему, конечно, как верблюд враг пингвину.

— А эта… тётя Клава жива?

— Хлавка нас переживет, будь спок. Румянец в палец толщиной.

Тут же, как по заказу, шмякнула уличная дверь.

— Ты что тут шаландаешься, Дуся?

— Глянь, что за птица из красной книги к нам залетела.