Художник Её Высочества - [168]

— Пожирай его, Афродита!

— В то время как гомосексуальные отношения банально обусловлены такими животными провокаторами, как; раздувание семенем яичек, переполнение мочевого пузыря, раздражение слизистой оболочки прямой кишки, отчего раскрепощаются воздухА… воздухА — шарики, с которых содрали… кожицу..!

Мужчины — прекрасные и хрупкие создания! Порой чувствуешь себя таким уязвимым…

Сплотимся теснее,

Лесней елдоками.

Лингам полигамный,

О, гимн моногами!

Сто лет бы ему нужно раздевать девку. Сама разделась, легла, ничего не просит, слушает.

— Ты, женщина, должна представлять себе любовь к тому же Аполлону. И не потому, что он мужик, а потому, что его золотые волосы имеют тоже значение, что солнечные лучи. Любовь к божественному божит любящего и любует бога. Задумайся, почему так. Когда Сальвадор Дали безобразничал, его безобразия не выглядели только безобразиями. Фекалии превратились в драгоценные украшения. Не в переносном, в ювелирном смысле. Люди, не знающие художника, плакали, увидев его в гробу. Бог стал смертным, а смертный вторично переродился в бога. Я не верю в бога. Мой бог — всёшность природы. Что в неё верить или не верить? вот она, кругом! Но верю в божественные формы мироздания. Я говорю, наверное, чересчур барочно. Но сейчас такой момент, детка… Страшно… И приятно.

Дева успокаивающе сдавила его палцы своими. Степан, благодаря, ответил на пожатие (ты права, дева: бессмертие штука полезная — занял в этой жизни, отдал в ином мире), повернул голову… У Варвары обе руки сцепленны за головой в замок. Тогда кому он жмёт пальчики? Многорукому Шиве с шеей, синей от яда?

Над Варварушкой поднялась голова. Она явно пыталась в темноте разглядеть его, Степана.

— Варя, ты можешь включить свет?

— М..? Я кажется задремала… Ой! — вскрикнула она, поворачиваясь то на Степана, то на черного человека. Вскочила с простыни, брошенной на пол. — Степа, ты где?! А это кто?!

Вопрос поставлен правильно и если смотреть на вещи не единственным глазом циклопа, а стереоскопически, в таком случае следует спросить себя: «В самом ли деле человек предо мной — я сам?»

Варварушка металась по мастерской в поисках одежды, полуоделась, нащупала у двери выключатель, вспыхнул свет. Степан в упор рассматривал человека перед собой. Смотрелся, как в зеркало, ибо тот, другой человек, точно так же напряжённо вглядывался в него. Ещё в темноте по прозрачным ушам стало ясно, что это он сам, а на свету так просто упоительная для художников-любителей точ-в-точность.

— Мамочка! — пискнула девушка и убежала.

Показалось, наступило утро, когда он задал вопрос:

— Кошмарный сон негра — жена рожает белого. Ты кто, а труашник?

Тот человек, застегивая на себе его шорты (нет, его шорты, точно такие же, лежат рядом), ответил:

— Я-то отличник. Вот кто ты, хвостист?!

Понятно, не негр, рождённый белой. Надел шорты и скрестил руки на груди с видом человека, собирающегося устроить драку. Тут последние сомнения исчезли, когда он разглядел круглый шрам на ладони, оставшийся от падения в студенчестве на донышко разбитой бутылки. Что делать, приходится констатировать — перед ним, Бумажным, он сам, Бумажный.

— Ну, я балдею!

Тот, другой Степан, напряженно хмыкнув, поставил турку на плитку, себя же поставил вполоборота к нему, родному. Так становятся к опасному противнику, ожидая внезапного нападения.

— Эй, ты, с парусящими ушами, почему распоряжаешься моим кофе? — попытался максимально разозлить себя.

— Я распоряжаюсь своим кофе! Выпью его, и если сразу после не получу разьяснений, с наслаждением ударю по лицу инвалида детства.

— Что-о-о-о-о?!

— Что слышал! Чёртова мама, самодельная!

— Язва последняя без Цадика на девять сотен! Дьяволица!

Заколотили себя по ляжкам, заходили друг против друга, словно примеривающиеся клеваться бойцовые петухи. Завонял гарью сбежавший кофе.

— Падла! — огорчился другой Степан. — Первый… второй раз в жизни кофе сбежал.

Степан решил помаленьку успокаиваться.

— Ладно, Лжедмитрий, будем разбираться, кто из нас спятил. Вари кофе обоим, шпециалист.

На шифровку «шпециалиста» тот среагировал мгновенно. Так-так… Выяснили путем поочерёдных дозовых откровений, что их скрытая от общественного глаза жизнь идентична без градаций. Подвели черту.

— Две тысячи четвертый год. Двенадцатое июля. Два часа ночи. Что произошло?

Безумнейшая история его жизни, принёсшая как умопомрачительный успех, так и головную боль на долгие годы. Секрет секретов, не рассказанный ни единому человеку.

— Не помню.

Так-так-так. Это уже о многом говорило. Пошла информация.

Ни о чем это не говорило, кроме дополнительного подтверждения собственной игривости.

— Нет, вспомнил. Покатались на плотике неторопясь с одной девчушкой. Тише едешь — шире жопа.

— Прикалываешься, народюга?!

Деваться некуда: следует удобнее устраиваться на операционном столе и методично препарировать самого себя.

За окном светало. Неповоротливый город, истязая себя, еле просыпался.

— Чем дальше в лес… — произнес лже-Степан и многозначительно посмотрел.

— Тем ближе вылез, — уныло закончил Степан дедовскую присказку.

Выбрались на балкон, уложились животами на парапет и надолго замолчали, разглядывая чертеж города, потом одновременно локти на камень, носы вверх. В небе пролетел самолёт, надевая комочки облаков на шпажку выхлопа. Из Грузии, похоже, летит.