Художник Её Высочества - [157]

— Расскажи об этом, а потом я пораспрашиваю о том, что тебе нравится или не нравится в жизни.

Наваждение! Периодически все его женщины переходят некую черту, после чего, как сговорившись, начинают интересоваться его пристрастиями и, в особенности, антипатиями. Кем желаешь стать, дебютант в конце творческого пути… Да он всегда, после одного случая в Красноярске, хотел быть маленьким мальчиком, чтобы уложили в постель и погладили по головке на ночь.

— Не отлягивайся. Ответы мне нужны для практического применения. Ты скоро почувствуешь его на себе. А девки твои, кстати, почему-то неприятно пахнут парным молоком, гадость какая!

Холеная женщина оперлась подбородком о пальчик с чернеющим в кольце камнем ведьм — турмалином. Если уж дошли до опросов, в таком случае он скажет избирательно.

— Не торгуйся, я хочу знать всё. Итак, что представляют из себя твои метафизические войны?

Ну, хорошо, хорошо, слушайте, если интересует. У него всегда были проблемы с «Кобальтом спектральным». Замечательная краска. Густой синий, немного в фиолетовую сторону. Но есть в ней что-то… навроде одной сибирской рыбки: с одной стороны, деликатес, но, если в сетях хоть полчаса перестоит, в ней вырабатывается сильный яд. Так гурманы и наслаждаются на грани отравления. И с «Кобальтом» где-то похоже. Возьмёт тюбик, подержит и бросит. А там, где пальцами берёт тюбик у пупа, на этом месте за долгое время сомнений осталась передавленная талия. Порой пишет картину, рядом столик, тюбики лежат, готовые к бою, патронами, каждый на своем месте, в порядке от теплого к холодному. Если красками распоряжается «масляный человек», тогда ладно…

— «Масляный человек»..? Кескё-сэ?

— Подмастерье. Давайте не будем уходить от генеральной линии.

Иногда вызверится на картину, сунет руку не оглядываясь в краски и чувствует: в руке — та самая талия не поддающегося дрессуре цвета. Глянет — точно, в руках «Кобальт спектральный». Но рассказанное также со всем прочим. У «Индийской желтой» характерный царапающий колпачок, «Краплака» осталось на четверть, он культяпкой валяется. Тюбик с «Фиолетовой» случайно проткнут, поэтому, когда давит краску, всегда из ранки на боку выдавливается капля-другая. Но «Фиолетовая» мгновенно засыхает и на тюбике под пальцами ощущается в некотором роде доброкачественная опухоль, упругая, чуть липнущая, почти живая. На «Ультрамарин» как-то наступил ногой, и он плоский, что камбала. «Фц» — гофрированная, У «Сажи газовой» пропал куда-то колпачок, он нашел ему другой, но с другой резьбой, поэтому только тронь, колпачок будто ждет — сразу сваливается и мажется, Степан ему за испорченные штаны и шорты даже имя собственное дал — «Трубочист». Думается, понятно, в какой степени своя жизнь только на столике с тюбиками. А ведь есть еще кисти, мастихины, муштабель, палитра, станок, Август-Боб бензольный. Но разговор пока только о первой субкультуре. И вот однажды, но не единожды, происходит возмущение установленного порядка. Как правило, виной — сопротивление картины. Всё, как говорится, смешалось в доме Нских. Коммуникации разрушены, тюбики перепутаны, колпачки свинчены, валяются где попало, у некоторых — подзасохло устье, так бы, в нормальном состоянии, проткнул черенком кисти и спокойно выдавил сколько надо, а сейчас не до этого — скачки. Последний круг, толпа беснуется, кони в мыле, жокеи невменяемые, нефть в венах подожгли, поэтому остаётся сматериться, давануть в сердцах тюбик, а он, ясное дело, взрывается в руках. В таком же роде остальное. Сунь руку не оглядываясь, на ощупь, только там ждет не установленный порядок, а метафизический хаос, в войне с которым порой только и можно получить удивительные результаты.

В общем, картин этих он написал семь штук, а потом отлеживался полгода. Дружок Иван, когда увидел серию, натурально упал в обморок, а оклемавшись, натравил старикашку, оказавшегося легендарным коллекционером и вампиром, высасывающим души живописцев. С другой стороны, он избавился от картин с облегчением. Смотреть на них было не по себе, сразу хотелось поесть сырого мяса, может быть, даже человеческого. Тем более не стояло речи сфотографировать картины для отчётности. Степан потом в газете прочитал об ограблении: коллекционер исчез вместе с картинами, возбуждено уголовное дело, но до сих пор никаких следов.

— Ты их продал ему?

— Убей бедного! Все семь штук. Но не за деньги, а за мешок из-под картошки отличнейших красок. За деньги их продавать было бы тоже самое, что обменивать кольцо Клеопатры на колонну грузовиков до горизонта с ливерной колбасой.

— Не совсем понимаю, дорогой, почему эти картины отразились тебе в метафизическом зеркале. Святочные гадания при свечах?

— Да, забыл сказать главное. Я их писал в темноте.

— То есть..? В какой ещё темноте?

Понятное дело, в абсолютной. Каждый раз приходилось по полдня завешивать окна чем попало, чтоб ни один фотон не просочился бы. Любая муха, случайно попавшая в этот момент в помещение, сошла бы с ума и погибла там, не найдя дорогу наружу. Порой казалось, к концу работы, что висит в пустоте и звезды вокруг уже давно погасли или взорвались, или сжались в черные дыры. Порой даже переставал понимать, где верх и низ, не говоря уже о том, в какой стороне находится холст.