Художник Её Высочества - [155]

Но подземелья выпустили не сразу. Пробежав почти всю мебиусную дорожку до поверхности, на станции «Библиотека имени Ленина», остановился в размышлении, какую жертву сделать, чтобы открыли выход. Всем известно, что на этой необычной, со смещенной энергетикой станции, качает. Милиционеры не раз выводили на поверхность молодых людей, которые, закрыв глаза, раскрыв крестом руки, баловались раскачиванием вперед и назад. Некоторых качало в интервале от семидесяти до ста десяти градусов. Подземелье приняло жертву после скорябывания с дверного стекла с надписью «Не прислоняться» лишних букв и отпустило «Не слон» а.

Легковозбудимые легкомысленные фонтаны столицы доутолили тактильный голод. Его у современного человека не меньше, чем у пещерного. Может быть даже больше, если принять во внимание всеобщую автоматизацию, механизацию, компьютеризацию и специализацию сегодняшнего дня. Каменная корочка хлеба, вынутая из печи индивидуализации, горяча. Хлеб насыщает, но если небрежно смешивать понятия, как ощущения, с ним хочется терпеливо общаться. Перекидывать остывающий хлеб с ладони на ладонь, стараясь при этом терпеть как можно дольше, где-то даже поднимаясь или опускаясь, в зависимости от типа, до мазохических игр. И не особенно расстраиваться по поводу присяжного прозябания, выраженного самым поганым законом во вселенной, под именем «энтропия», а просто немного подождать, зная, что за почти остывшей корочкой, если её вскрыть, как грудную клетку, будет для игрока-трепанатора чудо еще одной жизни; и пар в лицо, и дух, и душа, и атмосфера, в которую захочется опустить свои вяловатые рецепторы. Всё живое! Всё живое, но рецепторы перестали воспринимать вывернутую наизнанку странную жизнь Не беги, художник. Остановись! Возьми паузу.

— Отвинтил-таки с мясом!

Бадьян Лабунько был чему-то страшно рад. Он так хохотал, что не представляло никакого труда пересчитать его каменные пломбы в верхних зубах. Запнулся художник — взял паузу.

…Плюс «Бельфлёр-китайка», плюс «Пепин шафранный» или обыкновенная «Антоновка обыкновенная», само собой душистейший «Апорт», даже московская «Грушовка». Но если уж приходилось выбирать между десятью тысячами сортов яблок, существующих на Земле, то конечно «Анис бархатный» или «Джонатан» — крепкие, сжатые кулачки, лаковые, источающие аромат горной свежести. Степан — человек с яблоком в руке. В дурную погоду, в лютые морозы (и особенно в морозы, будто маленькое солнце в ладошке), в заурядный денек, куда бы ни направлялся, где бы ни закручивал спирали мероприятий, всегда можно увидеть в его руке красивое яблоко. Художник просто брал яблоко и шел по миру. Иногда съедал сам в конце спирали, понимая толк во всех оттенках вкуса. Иногда дарил встречной понравившейся незнакомке, вместо объяснений нежными фигурами. Или играл трехлетний ребенок в песочнице, отвлекся на мгновение в сторону, повернулся к своему грузовичку, а в кузове лежит яблоко. И поражается дитё, тужась сообразить, с каких небес оно прилетело, забыв, конечно, по слабости детского разумения о дяде, только что проходившем мимо.

Ева тоже знала толк в чудесном плоде. Она ведь искушала своего мужчину не дряблым мандарином с лицом износившим два тела, не персиком, похожим на маленькую задницу и обросшим плюшевой шерсткой, не гранатом — кровью Диониса, красивым только в разрушенном состоянии, не уксусным лимоном, не вечной каплей груши. Она соблазняла именно яблоком, подозревая в нём способность порождать свободное раскованное желание. Порой даже кажется, что яблоко вовсе не плод, а некий знак, который должен быть ни в коем случае не проглочен, но укрыт внутри неедока, подобно философскому камню укрытому в любом существе, способном сказать хоть один философский предикат. Философ переворачивает текст, не голову. Раз ум хорошо, два лучше? Чше.

?н?

?ку??л??? п??н?

??к в?ж?? т?к?у???и(т?

Т?к?у?ян? — з???ти(т?

?у?т??ё??м н??и??сьђ

?и?ны???чки н? кв?зь…

(!от А «Сказка о мёртвой царевне и о семи богатырях.» Александр Сергеевич Пушкин. Гений и большой любитель «Ренета орлеанского».)

Разрыв между реальностью, скачущей фантастическими пируэтами, и должным размышлением обязан быть заполнен яблоком.

Степан прокусил глянцевую кожуру и заполнил промежуток шафранным духом.

Вкусный, но бесполезный получился промежуток.

Деликатесное удовольствие — раздевать предметы. Стоять посреди перекрестка Христом, осевыми линиями членов начинать четыре направления креста и раздевать предметы с легкостью обнажения проститутки. Цель преследуется одна: убедиться в том, что жизнь опутана сетью символизма.

— Мы невольно подслушали ваш разговор… — доказывали случайные люди в кафеюшке ЦДХ на Крымской набережной. — Без символизма можно обойтись. Не всем быть умным, кто-то должен быть и народом. А народ Шикльгрубера-Джугашвили — быдло, заземлённое на немудрённых вещах. У нашего люмпена глаза лучистые, затылка нет, лампочку из подъезда видно в тёмный переулок. Крышка не нужна, вытекать всё-равно нечему. Символизм — искусственная форма, придуманная философами-импотентами. «Ножа молчания нажим» нужен только им самим.