Художник Её Высочества - [135]

— Смерть — и есть бессмертие, — глас с небес.

— А-а, и вы здесь, владетельная сила! Влчек, вы тоже в заговоре?

Впереди, явно, море Потаторов, уж больно шибает перегаром. Над поверхностью то опухлое мясо всплывет, то фонтанчик ударит, извергают из себя невмочное упившиеся.

— Искусство — вытяжка из любви. Но мой портрет выкини, не упрямся, хоть ты и настырней моей бабушки. Выпить хочешь?

Если откровенно — д а в н о. Такая катавасия! Предложите только.

Вниз опускается кубок.

— Только по карточкам и с московской пропиской. Пей, не бойся. Умрешь — не почувствуешь.

Он боится только одного, а это-то… тьфу без нолика, который и пустота, и вакуум, и нихиль. Последнее слово какое-то матершинное.

— Кровь?

— Тоник страстей. На поверхности только по великому блату.

Скульптура в фонтане забавна. Вместо рук лебединые головы, шеи голов ручками амфоры, клювы ранили шею, из ранок по вазообразному телу и ногам бегут струйки вина. На ногах вместо пальцев — головы ящериц, языками слизывающих кровь стекающего вина. Правда, первый раз в жизни видит, чтобы фонтан стоял на пляже у самого моря, заехав наполовину в грязно-розовую пену.

— Простите, вы не скажете, где отсюда выход?

На песке лежит мужчина.

— Выход, надо думать, по краю сознания. Шучу. Там единственный выход, молодой человек, — махнул рукой в сторону острова, но задев пальцами поля шляпы, сморщился от боли. — Чёртов луденский суд! Решили, что лучший миникюр — вырывание ногтей.

— А как туда попасть? Не вплавь же?

— Пловец в океане случайностей заплыл не слишком далеко, его ещё можно спасти. Ни к чему плескаться в дешевом винище. Достаточно кликнуть перевозчика. Эй, мерзавец, сюда!

От острова плывет баржа, увлекаемая ржавым буксиром.

— Пловец в океане случайностей совсем не борец. Он слаб, он устал, он не может встать и идти по воде, но ватерлиния взгляда его по волне.

С баржи смутные тени сбрасывают сходни.

— У меня ощущение, что я вас знаю.

— Стечений в океане случайностей не может быть. Пловец в океане случайностей вообще не может плыть. Океан и пловец — две разные вещи, как дух и могила не могут быть вместе. Но это уже хорошие вести. Плыви!

— Подпишите стихи.

— Урбан Грандье.

Берег стремительно отодвигается, но хочется вернуться и преклонить голову перед этим человеком, может быть, даже поцеловать полу пропыленного плаща. Равным образом можно вложить ему в рот пальцы, чтобы прочитать экзорцизмы, или изругать последними словами. Сложный был человек. Почему был? Вот же он! Чему удивляться, если смерть и есть бессмертие. Смешно сказать, но луденский священник — единственный человек того отвратительного времени, поразивший воображение художника. Только не надо удивляться такой встрече. Давно пора принимать всё как есть. Или наваливается отупение после вина с блудливой точкой красного кадмия. После страстей всегда безразличие.

Грандье. Не дай Бог родиться вне своего времени! Ошибка природы, плевок гнилозубого на грааль, свинство. Здесь — высушенные поповскими страхами души, а здесь — талантливый человек, фейерверк свободного разума, выдающийся оратор своего времени. Ему бы чем толковым заниматься: картины писать, книги, историю, а то — теологией. Но так уж парадоксально получается: над чем насмехаешься, порой тем и занимаешься. Благоразумие не выше случая. И чувствовал вкус жизни, амурничая с монашками-урсулинками, и любитель посмеяться над собой, паче же над фанатичной капуцинской братией, а кончил плохо, раз впереди времени. Дружно набросилась, славная компания, связались злобой, главный враг — патер Миньон, страдание и ревность которого в том, что красноречие Грандье обезлюдило его приход, все хотели слушать только священника церкви Святого Петра, госпожа Сазильи, весьма важная дама, родственница кардинала Ришелье, сам кардинал приложился, не в состоянии забыть дерзости, рожденные сатирическим пером Грандье, и прокурор, дочь которого соблазнил священник. Но самое главное — предала возлюбленная. Сохранилось предание, что за час до смерти Урбан спокойно напевал песенку и позже смеялся над неудачной попыткой удушить его будто бы из милосердных побуждений. Веревка, накинутая на горло, перегорев, упала в костер, пламя которого уже обглодало замечательной твердости священника до пояса. Франция еще долго спорила, куда попал Грандье, в ад или рай. Оказывается, в ад. Только место там другой компании, от апологета Святого Фомы Аквинского, неугасимого светоча христианской философии и фашиста, до Папы Иннокентия IV, благословившего геноцид во имя божьего торжества. Банщик требуется всем!

Жуткий холод. Чем дальше от берега, тем сатанее ветер. Баржа в ледяной коросте.

— Мы так не договаривались. Я ж сейчас в сосульку превращусь! Эй, Гжимултовский, кончай свои эксперименты! Мне что обещали? Хрустальные туфельки на босу ногу и пианино через плечо, а здесь что?!

Вдоль бортов люди, вжавшиеся друг в друга. Они почти уже замерзли. Степану сразу ясно, что здесь за реконструкция. Он сам из тех мест, а это та самая баржа. Поздней осенью ударил мороз, река вставала льдом в затонах, и конвоиры, сытые равнодушные люди, ушли на берег в утепленный сруб отпиваться водкой и играть в карты. Все пятьсот человек русских немцев, перевозимые в лагеря, замёрзли той осенью. Но здесь пока кто-то жив. Жив и низкорослый кавказец. На знаменитых усах — сосульки. Он нелепо топчется на одном месте, трясётся. Холодно генералиссимусу, холодно гению всех времен и народов. В этом его кара: вечно умирать с людьми, отправленными им умирать.