Хрустальный лес - [44]
— Виноват.
— Значит, надо смело своей вине в глаза глядеть. Ну, одевайся.
— Нет, я не пойду.
— Ну, тогда и я не пойду.
— Нет, ты иди.
— Да как же я пойду, а ты останешься дома один? Сам посуди: ты бы пошёл, если б я осталась?
Илюшка мотнул головой. Потом немного подумал и стал надевать матроску.
«Смотрите, тот самый, тот самый! Ах он, хулиган! Из-за него дом сгорел! — Яростный крик стоял у Илюшки в ушах, пока он шёл вслед за бабушкой Ксеней между рядами. — Гнать его надо отсюда!»
Бабушка Ксеня остановилась, подождала его, легонько сжала пальцы:
— Подними голову, не бойся.
Илюшка перемог себя и посмотрел вокруг. Крик в ушах стих. Люди разговаривали, смеялись, и никто его не замечал.
— Илюш!
Он вздрогнул. Мишка махал ему рукой, звал к себе.
— Садитесь с нами, — пригласила Илюшку и бабушку Ксеню тётя Даша. — Да вам, Ксень Сергеевна, хоть и не садись. Всё равно вас с Иваном в президиум выдвинут.
— Это раньше выдвигали… — возразил Иван Терентьевич.
Мишка закусил губу и стал разглядывать потолок. Илюшка украдкой взглянул на бабушку Ксеню — ведь если её не выберут, то виноват будет только он!
Всё-таки выбрали и Мишкиного отца, и бабушку Ксеню. А вот насчёт часов…
Не для себя хотел Илюшка эти часы, он от них всё равно отказался бы. «Но пусть их всё-таки дадут бабусе, — думал он, — пусть дадут…» Илюшка и сам себе не мог объяснить, зачем ему непременно нужно, чтобы бабушку Ксеню наградили на этот раз часами.
— Слушай, про бабушку твою говорят, — подтолкнула его тётя Даша.
— …Зерно самых лучших сортов, — говорил директор совхоза, — и в этом огромная заслуга нашего агронома-семеновода Ксении Сергеевны!
Все зааплодировали, а Илюшка громче всех.
Ну, теперь, даже если бабушке не дадут часов, он всё равно знает: её по-прежнему любят и уважают в совхозе.
Они вернулись домой в полночь.
После холодного осеннего ветра низенькие комнаты пахнули на них теплом, а часы «Софронычи» словно ждали их прихода, ударили: бом-м…
— А наши ещё не спят… — засмеялась бабушка Ксеня и включила свет.
Великаном будешь…
Илюшка так замёрз, что у него не гнулись пальцы, и он долго не мог открыть замок. Мама теперь работала на ферме, дома никто не встречал его, лишь часы «Софронычи» сочувственно тикали: «Снег и ветер… снег и ветер…»
Обедать одному Илюшке не хотелось, он дождался Тоню.
— У вас пять уроков было? — спросил он её за столом.
— Пять…
— А у нас четыре. Это ведь неправильно, да?
— Хочешь, чтоб и у вас было по пять?
— Нет, не так… В пятом классе — по пять, в четвёртом — по четыре, в третьем — по три, во втором — по два.
— А у вас по одному? — рассмеялась Тоня. — Вот уж не знала, что ты такой лентяй.
Илюшка обиделся:
— Я же просто так, а ты сразу «лентяй, лентяй»…
— Ну ладно, я пошутила, — сказала Тоня. — А посмотри, что у меня есть, верёвочка с ростом…
Верёвочка была та самая, на которой они завязывали узелки перед отъездом из города. Она куда-то затерялась, а потом вдруг нашлась в кармане Тониного зимнего пальто.
— Встань к косяку, — сказала Тоня. — Нет, на цыпочки не поднимайся. Вот на сколько ты подрос!
— Так мало? — разочаровался Илюшка. — Не может быть!
Столько событий произошло за это время — и радостных, и печальных, и бабушкина пшеница успела взойти, вырасти, дать новый хлеб, и часы «Софронычи» отшагали длинную-предлинную дорогу, а он, Илюшка, если и подрос, так всего на один шаг маятника. Он ведь помнит: он совсем маленький был, когда уезжал из города, и на всё смотрел и думал иначе.
— Не может быть! — повторил он в отчаянии.
— Так ведь всего семь месяцев прошло, — сказала Тоня. — Чего ты расстраиваешься? Если ты ещё семь лет будешь так расти…
Она стала подсчитывать, мерить — оказалось, что и дверного косяка Илюшке не хватит.
— Великаном будешь…
В окно постучали. Илюшка выглянул в форточку. На завалинке стоял Мишка Рыбчик.
— Илюш, я за хлебом иду. Пойдёшь со мной?
— Нам хлеба нужно? — спросил Илюшка сестру. — Давай деньги.
— Ещё потеряешь, — сказала Тоня. — Да и холодно очень, я сама схожу.
— Что я, маленький, что ли? — обиделся Илюшка и стал торопливо одеваться. Он боялся, что Мишка уйдёт без него.
Мальчикам пришлось подождать у прилавка: только что привезли новую выпечку.
Поджаристые караваи с шорохом съезжали по деревянному лотку. Продавщица брала их и укладывала на полки.
— Булку белого, — небрежно бросил Мишка деньги на прилавок.
— Мне тоже, — сказал Илюшка.
От хлеба в авоське шёл пар. Илюшка боялся, что хлеб остынет, пока он добежит домой. Но хлеб не остыл: краюшка, которую Тоня ему отрезала, была тёплая и очень вкусная.
— Теперь садись за уроки, — сказала Тоня.
Илюшка писал, а часы «Софронычи» мерно тикали в тишине, и тиканье их складывалось в понятную только им, старую, как они, и бесконечную песню: «Людям трудиться — вековечно, хлебу родиться — вековечно. Вековечно, веко-вечно…»
