Хрустальный корабль - [3]

— Андар... — внезапно пришедшее понимание захлестнуло ее. Она тут же повернулась к нему и посмотрела. — О... — в нахлынувшем возбуждении она провела рукой по его лицу, ощупала его волосы, золотой обруч, мешающий им упасть на лицо, почувствовала, как его пальцы ложатся на ее собственную руку, свисающую и белую, как мрамор. Она знала его не особенно хорошо, она вообще никого не знала так близко, не больше, чем другие знали ее. Но все же она знала обо всех, обо всех людях города на хрустальном корабле, и все они были, как одна семья, ради нежных снов, которые она делили с ними. Однако Андар никогда не испытывал внутреннего беспокойства и часто картины его снов были пугающими, резко контрастировали с пьянящей красотой снов других.

Отсутствующий взгляд Андара, казалось, проходил сквозь нее и устремлялся в небо над ними.

— Теперь ты счастлив, — это был не вопрос, и на него не могло быть ответа. — Но почему? — Она знала, что никогда не получит ответа на это, может быть, ответа вообще не существует, но это было бы ответом так же и на другие вопросы.

Но Звездный Источник... Она вспомнила свои собственные слова: «Вы наполняете его своим собственным желанием». Никогда прежде источник не видал никого никогда, за все эти годы, насколько она помнила это. А теперь Андар подошел к его краю, уставший от своей напрасной жизни, опустошенный своей болью. Он молил источник принять его, дать ему смерть — и он бы ему ответил, в этом она была уверена. Он умер почти без мучений и никогда больше не будет страдать, никогда больше...

Они медленно погрузились в верхний слой облаков, которые развернулись, чтобы в конце концов исчезнуть и открыть вид на строения города. Вибрация возобновилась, группа жилых домов под ними становилась все ближе и ближе и, наконец, они сели на полуосвещенной посадочной площадке. Внешний люк бота открылся. Таравасси отстегнула пояс и выскочила наружу, в отозвавшихся эхом сумерках посадочного купола. Он, как всегда, был пуст, тут не было никого, кому она могла бы сообщить о бренных останках Андара. Другие капсулы-боты стояли, чинно выстроившись в ряд внутри зала, их хрустальные корпуса были покрыты слоями пыли. Она не обратила никакого внимания на запущенное состояние большинства ботов, она никогда не видела, чтобы хоть один из них когда-нибудь использовался.

Мягкие порывы осеннего ветра играли великолепного цвета украшениями ее одежды, пока Таравасси шла по заброшенной улице к дому своей матери. Она шла медленно, но постепенно шаги ее ускорялись, пока она не пошла своей обычной походкой, не обращая внимания на ветер, который яростно набрасывался на нее. Она расскажет матери об Андаре... Нет, нет! Как она может? Она видела воображаемые волны, накатывающиеся на нее, отражающиеся от темной зеркальной поверхности стен домов, и исчезавшие, пылая, в неровных дорожках аллей, в сердцеобразных листьях деревьев, беспомощно гонимых ветром. Она дошла до поворота улицы, которая вела к дому ее матери, и замедлила шаг в маленьком дворике, вымощенном щебнем. Ветер дул ей в спину, пока она, наконец, не дошла до темного отверстия в стене здания и начала подниматься по ступенькам лестницы. Здесь кроме ее матери не могло быть никого, все уже уехали из этого здания, кроме еще одного жильца... Болезнь ее матери, ее старость сделали ее упрямой: оно считала, что должна была защищать древние семейные традиции от разлагающего действия неизвестного будущего. Теперь же она была не в состоянии покинуть свою кровать. Старый грозный Цефер смотрел за ней, когда Таравасси здесь не было. Он был слишком стар, чтобы предпринять путешествие на хрустальный корабль: возле ее матери оставался один-единственный житель, оставшийся в шестиэтажном доме.

— Таравасси, это ты? — послышался слабый голос матери. Старая женщина больше не могла делать ничего, кроме как смотреть и слушать.

— Да, мама, — Таравасси, оставляя в пыли следы своих ног, подошла к двери квартиры и вошла в нее.

Воздух все время здесь был плохим и спертым даже для ее собственного острого обоняния. Ее мать часто жаловалась на это, но сама она не могла открыть окно.

— Мама, как ты себя чувствуешь? — она глубоко вдохнула воздух и задержала дыхание, словно хотела помешать этому затхлому воздуху разорвать ее грудную клетку.

— Я счастлива, счастлива, доченька, видеть тебя, — в голосе старой женщины не было никакого упрека, но тихая печаль затмила ее глаза, пока Таравасси смотрела на нее; она понимала ту скрытую боль, которую испытывала ее дочь, слишком часто навещая ее.

Таравасси подошла по голому полу к кровати матери, опустилась возле нее на колени и, прижав горячую руку к ее губам, почувствовала морщинистую шероховатость ее кожи, ощутила улыбку матери...

— О, мама... — слезы побежали из глаз Таравасси, однако она скрыла их от глаз своей старой матери, она отвернулась от нее и поправила ей подушку. Мать вздохнула, издав тонкий, ломкий звук, когда Таравасси ласково погладила ее седые волосы.

— Я сейчас приготовлю что-нибудь поесть, — Таравасси вложила в свои слова как можно больше оптимизма, подойдя к холодильнику и достав из него пол-банки мясных консервов. Внезапно она испытала острое смущение. Она должна завтра утром не забыть зайти в раздаточную и взять побольше еды. На этот раз она должна не забыть об этом.