Хрустальная ваза - [2]
— Нет, дяденька, я скотину люблю. Да только волки да воры одолели меня, сил нет. То волк овцу утащит из стада в лес, то нехорошие люди украдут. А я что сделаю? Разве я угляжу за стадом всем, особенно когда оно по кустам разбредется? А мужики сказали, что из жалованья моего вычет сделают. Мачеха ругаться на меня начала, а тятька даже побил меня один раз. И тятька сказал, что ежели еще овечка пропадет хоть одна, то совсем меня убьет… Они думают, что я сплю в кустах, когда стадо пасу, а я, вот ей-богу, дяденька, как хочешь забожусь, ни разочку не засыпала на пастьбе. Да как же там уснуть-то? Попробуй-ка, усни, тут только ты их и видел, особенно овечек. А они, вишь, не верят мне! Даже тятька…
— Ы-ы-ых! — Машина сжал кулаки и скрипнул зубами.
— Ты что, дяденька? — испугалась Настя.
— Так… Жалко, что деревня ваша далеко отсюда, — прорычал Машина.
— А зачем она тебе?
— Хотелось бы мне твоему отцу и мачехе пару теплых словечек сказать, ну да, видно, не быть тому… Ну, говори дальше… Волк, значит, овцу опять у тебя и утащил?
— Нет, дяденька, воры двух увели. Воры хуже волка овец таскают.
— Бывает, что иной человек хуже волка, это верно, — согласился Машина.
— Ну, я и побоялась, что тятька совсем меня убьет, и… и убежала вот куда глаза глядят…
— И к нам в Дятьково прибежала?.. Ну что же… Это еще не так плохо. Ты грамотная?
— Да, дяденька.
— А работать ты любишь?
— Дяденька, да я… куда хочешь! Хочешь, в няньки пойду, хочешь — куда хочешь, лишь бы кто взял меня, — обрадовалась Настя.
— Ладно, это хорошо.
— Мне лишь бы, дяденька, не домой, там меня убьют: я ведь прямо с поля убегла.
— Туда, где бьют тебя, а заступиться некому, ходить тебе нечего. Свет не клином, детка, сошелся, можно место и другое найти… Ну, вот мы и пришли, вот моя и квартера. За разговором-то и дошли незаметно, — сказал Машина и застучал в дверь маленького домика, в три окна на улицу.
III. Настя знакомится с Любой
Во дворе залаяла звонко собачонка, в домике вспыхнул свет, и кто-то зашлепал туфлями по коридору.
— Кто тут? — спрашивает за дверью девичий голосок.
— Я! — рычит Машина, как медведь.
— Паровоз мой?
— Да, да!
Отец с дочерью всегда вот таким образом перекликались через дверь, шутка да смех бытовали в их маленьком домишке.
А Настя этого не знала, она снова испугалася, подумав, что этот дяденька, который ее сюда привел, тоже сердитый. Может быть, еще сердитей ее тятьки, раз он на свою дочь по-медвежьи рычит. Она даже подумала: а не убежать ли ей от него, пока не поздно? Вот только как это сделать теперь, она и не знала. Дяденька-то этот рядом с ней стоит, глаз с нее не спускает.
За дверью щелкнул засов, и Настя вошла вслед за Машиною в сени.
— Проходи, детка, проходи. Собака на дворе, а коза моя — вот эта самая, Любой ее звать, — указывает Машина на дочь свою, — коза эта не кусается, хотя у ней зубы и есть, и очень даже острые, — шутит Машина, чтобы Настю ободрить.
А Настя ни слова. Робко стала у порога, боится взглянуть на Любу, хотя и заметила мельком, что та в белой сорочке, такой белой, какой Настя никогда в жизни не видела, в шерстяном платке по плечам, в туфлях на босу ногу, а волосы острижены, как у мальчонка, и белый гребешок в волосах воткнут. Зато Люба смотрела на Настю во все глаза, не стесняясь ничуточки.
— Паровоз, это кто такая? — спрашивает она отца.
— Это девочка, — отвечает Машина дочери.
— Я вижу, что девочка. А где ты ее взял и чья она, вот о чем тебя спрашивают.
— А-а, это вопрос особый. Сначала дай нам поужинать, потом мы уж и рассказывать будем.
Люба быстро достала из шкафа тарелки, ложки, нож, хлеб, из печки вынула два чугуночка маленьких, один со щами, другой с кашей. И опять к отцу:
— Ну, говори, говори!
— Ты, детка, ешь, не бойся, будь как дома, — говорит Машина Насте.
Настя никогда с тарелки не ела, никогда металлической ложки в руках не держала, не знает, как и приступиться к ужину. А тут еще эта Люба все время смотрит на нее.
— Будешь ты мне рассказывать или нет? — спрашивает у отца Люба притворно сердито.
— Буду, — говорит Машина, уписывая щи. — Обязательно буду… Это девочка, зовут ее Настей, сирота она, ей негде жить, и у ней нет работы. Понимаешь, работы нет. А без работы человеку жить плохо. Помнишь, как нам жилось, когда завод стоял и я не работал? Ну, вот… Значит, завтра я найду ей работу, а жить вот и не знаю, где она будет. Эту-то ночь она у нас переночует, а вот потом уж придется ей другое место поискать.
У Насти дрогнула рука, она чуть не выронила ложку.
— И завтра, и послезавтра, и всегда она у нас будет жить! Вот тебе за это, Паровоз ты противный! Всегда он любит вот так шутить, прямо сил моих нет жить с ним, — колотит Люба отца по спине шутя.
— Подожди, подожди, а где же у нас для ней комната? — кричит Машина, будто ему больно.
— Мы с нею в одной поместимся, в моей! Какой ты бестолковый!
— Ах, так разве! Ну, этого я не думал, я не ждал, что такая жадная девчонка, как ты, в свою комнату чужую девочку пустит.
— Слушай, Паровоз, опять начну колотить!
— Подожди, дай поужинаю, — смеется Машина. — И на сегодня, кажется, мне колотушек твоих вполне достаточно.
