Хруп. Воспоминания крысы-натуралиста - [78]
Вот она безжизненность этих мест днем! Она мертва только для того, чтобы ожить ночью со всеми ужасами борьбы сильного со слабым!
Перепуганная насмерть, с обрывками разумных мыслей, я неслась старой дорогой и опомнилась только тогда, когда добежала до мирной картины первого болота, где паслись длинноногие птицы и хрюкали еще купавшиеся в грязи дикие свиньи.
Остановившись в тени развесистого куста, я собрала свои разбежавшиеся мысли. Я уже была далеко от места ужасной гибели тушканчика, и, следовательно, можно было прийти в себя. Ведь, для меня опасности больше не предвиделось; притом крыса, желавшая изучать мир, как он есть, должна приучать себя относиться хладнокровнее как к зрелищам мира и радости, так равно и к картинам ужасов и смерти.
Прочь чувствительность, и дай место, Хруп, своему рассудку! Будет спокойнее…
Очевидно, всюду живут враги и друзья. Это закон природы, не постигаемый простым умом. Ведь этот песчаный удав в тушканчике видел только вкусный обед и вовсе не пылал к нему ненавистью.
А умерщвление гадюки ежом, чему я была когда-то свидетельницей, — разве не столь же ужасно оно, если принять во внимание, что еж живьем поедал извивавшуюся хищницу?! А наши крысиные походы на кладовую, — не есть ли это грабеж добра, скопленного человеком? А мое воровство из запаса туземца?
Всюду — убийство, грабеж, воровство, по мнению жертв; всюду — простое удовлетворение потребности жизни, по мнению победителей. Мыслитель, кто бы он ни был, человек или крыса, должен спокойнее разбираться в этом хаосе ужасов и радостей жизни.
Эти мысли, пришедшие мне в голову, да еще под звуки благодушного хрюкания кабана вожака:
— А не пора ли нам… тово… покушать? — своевременно успокоили меня, и я принялась думать о другом.
Отчего это здешняя крыса и здешние тушканчики песчаного цвета, а свиньи темные?
Я бы не задала себе этого вопроса, если бы меня не натолкнуло на него то обстоятельство, что, подбегая к болоту, я сама не сразу заметила огромные туши хрюкающих животных, незаметных среди грязи, а когда успокоившись, подумала о песчаных крысах и тушканчиках, то вспомнила, что они удивительно сливались с цветом песка. То же самое можно было сказать и про змею-удава.
Разрешение этого вопроса я, однако, оставила до дневных экскурсий, так как пока я могла объяснить все ночной путаницей. Мне почему-то даже вспомнилось выражение моего первого хозяина «ночью все кошки серые». На сей раз довольно и того, что я видела. Я побежала в хижину туземца дожидаться там конца ночи. Однако я не решилась войти в нее, так как туземец все еще лежал поперек входа, и спряталась возле хижины в куче камыша, сложенного снаружи около одной из стен.
На утро меня ожидали новые события, точно сговорившиеся разнообразить мою и без того удивительную крысиную жизнь.
XXII
Прибытие каравана. — Странные занятия. — Снова в плену! — Ужасное помещенье. — Новые друзья. — Чудные уроки. — Прибытие в город
— Полагаю, Константин Егорович, — говорил один из них, невысокий, сухощавый, с черными усами, редкой бородкой и блестящими выразительными глазами, — что вы ничего не будете иметь, если мы с вами до станции сделаем здесь маленький утренний привал?
— Полагаю, Николай Сергеевич, — ответил другой высокий ростом, пожилой мужчина с большими седыми усами и такой же головой.
— Ей, Джума-бай, — крикнул первый ушедшему было туземцу. — Стой, братец, развьючивай ишаков: здесь мы будем пить чай! А, кардаш, — обратился он к вылезшему на голоса хозяину хижины.
— Салям алейкум! Чурек у нас есть, а су — иок. А у тебя-то су бар?
— Барми,[4] — отвечал мой туземец.
Записываю эти речи так, как я представляю их теперь, когда в своей скитальческой жизни я познакомилась с некоторыми новыми наречиями людей. Тогда же моя острая память только запечатлела общий тон этой, на первый взгляд, странной беседы. Может быть, я и не совсем точно передала разговор, но от этого мои воспоминания нисколько не теряют в правдивости, почему и заношу, как пишется, со спокойной совестью.
— А, коли барми, так и давай ее сюда.
Туземец снял со столба второй кувшин с водой и подал его черному господину. Очевидно, речь шла о воде.
— Бик якши, чох якши![5] — проговорил смуглый господин, попробовав воду из горлышка. — Джума! Тащи сюда чайник, да разводи камышовый костер.
Между тем седой господин помог снять хуржуны и какие-то ящики со спины ослов и высвободил из ремней около одного мешка объемистый железный чайник. Между всеми присутствующими начался разговор, пересыпаемый у новых моих двух знакомых среди понятной мне речи незнакомыми словами. У двух туземцев наоборот, то и дело среди чуждой речи слышались изредка знакомые слова. Где нужно, вместо слов объяснялись знаками. Беседуя таким образом, все прекрасно понимали друг друга. Я же понимала все, благодаря часто попадавшимся знакомым словам и понятным жестам и знакам.
