Хронография - [69]
XLII. На эти мои слова Исаак с глазами, полными слез, ответил: «Твой дерзкий язык я любил прежде больше, чем сейчас, когда он славословит и льстит. Но начну, как ты мне посоветовал, с тебя: сделаю тебя ближайшим моим другом, возведу в должность и нареку званием проэдра синклита[39]». Пока мы разговаривали таким образом, солнце достигло зенита и впереди показалась бухта, к которой мы ехали. Появился и царский корабль, и Исаак, осыпанный цветами и сопровождаемый славословиями взошел на борт и проделал по морю торжественный путь через Пропонтиду к царскому дворцу[40]; даже во время самого предуготовления он находился рядом со мной. Таким вот образом безраздельная власть перешла в руки Исаака.
XLIII. Император Михаил Старик, проведя на троне один год, был свергнут; совсем недолго прожил он частным человеком и вскоре расстался с жизнью.
Царствование Комнина
XLIV. Завладев царской властью, Комнин, человек дела, сразу прибрал к рукам все управление и немедленно принялся за государственные дела; во дворец он вошел вечером, не успев еще отряхнуть с себя пыль сражений, сменить платье, назначить на следующий день омовения и, подобно моряку, нашедшему спасение в спокойной гавани от пучины и бури, обтереть с губ соль и перевести дух, как тут же занялся военными и гражданскими делами и провел в заботах остаток дня и всю ночь.
XLV. В городе собралась тогда огромная толпа воинов. Это были люди, делившие с Исааком все опасности, вместе с ним делавшие ставкой в игре жизнь, и царь боялся, как бы не устроили они в городе какого-нибудь бесчинства и, рассчитывая на его снисходительность, не причинили беспокойства обывателям; потому-то и счел он первой своей заботой одарить их, как полагается, и отправить по домам, чтобы дать им немного передохнуть, а потом собрать вновь и идти вместе в поход на варваров. Для такого дела, казалось, и месяца было мало, а Исаак в мгновение ока распустил и вывел из города войско. При этом еще, прощаясь, напомнил каждому о его подвигах: одних похвалил за храбрость, других за полководческое искусство, третьих отличил еще за что-нибудь, всех ублажил и каждому воздал в соответствии с его заслугами. И похоже это было на то, как солнце, неожиданно воссияв в туманный день, сразу рассеивает мглу.
XLVI. Когда город освободился от их присутствия, все принялись льстить царю и пророчить ему великое будущее. Оказавшись свидетелями событий, в которые раньше и поверить не смели, люди начали предсказывать то, на что вроде бы и надежд быть не могло. Добрые надежды внушал также и характер императора. Тот, кто лишь время от времени видел Исаака восседавшим на троне, распоряжавшимся делами, принимавшим послов или метавшим громы против варваров, принимал его за человека сурового и жесткого. Казалось невероятным, чтобы нрав Исаака мог смягчиться. Тот же, кто имел случай видеть его еще и в собственных покоях или во время назначения чиновников, должен был уверовать в вещи неожиданные и несовместимые: одна и та же струна издавала звуки то резкие, то мелодичные. Наблюдая за ним в обоих состояниях – напряженном и расслабленном, – я считал его человеком двойственным: размягченный, он, казалось, никогда более не отвердеет, а натянутый как струна – не расслабится и не отрешится от высокомерия. Порой бывал он добрым и доступным, порой же лицо его преображалось, глаза начинали сверкать и брови, если можно так выразиться, тучами наплывали на светильники его души.
XLVII. Когда же устанавливали трон, императора с обеих сторон окружали синклитики, и он, сохраняя на лице точное Ксенократово выражение[41], в полном молчании предавался размышлениям, то внушал великий страх собравшимся. Одни из синклитиков замирали на месте, как пораженные молнией, застывали в той позе, в которой их заставал удар, и стояли высохшие, обескровленные, словно лишенные души. Другие тихонько, каждый по-своему шевелились. Кто-то незаметно сдвигал ноги, кто-то еще крепче сжимал руками грудь, кто-то склонялся вниз и тому подобное; все были объяты ужасом и, стараясь не подать вида и сохраняя молчание, напряжением души смиряли свои тела. Когда император кивал первым рядам, раздавался короткий вздох, и изменения можно было определить в численном выражении[42].
XLVIII. Исаак был очень немногословен, не любил пускаться в пространные рассуждения, но и не оставлял мысль неясной. О Лисии (я имею в виду оратора, сына Кефала) рассказывают, что, помимо прочих достоинств, он обладал умением, когда нужно, обуздывать красноречие и что ему с его искусством слова достаточно было упомянуть только о самом главном, а слушатели уже сами домысливали остальное. Так и речь Исаака – не струилась ливнем, а проливалась дождем, поила жаждущую природу и, проникая вглубь, побуждала к постижению невысказанного. Он никому не хотел уступать в красноречии, но, как царь и властитель, не желал делать из него повод для неуместного тщеславия.
