— Мюзетта, дочка, набери воды, да зайди подальше, чтобы чистая была, — крикнул дровосек. — А ты, Марта, сполосни мою рубаху, вся в пыли. Не дело в город грязным ехать.
Улыбнувшись, девушка взяла с телеги баклажку и бросила взгляд на кусты вереска, где стояли старуха и кардинал. Бертран вздрогнул, инстинктивно подавшись назад, но бабка остановила его, пробубнив:
— Тихо. Моя дочь нас не видит. Это прошлое. Иди за ней, сам всё увидишь…
Они по колено зашли в реку вслед за Мюзеттой, оставив позади её мать, полощущую мужнину рубаху в мутных илистых потоках. Вдруг вода вокруг бёдер девушки слегка забурлила, показались руки в изумрудных рукавах, уцепившиеся за подол холстяного платья, потянули вниз, на дно. На визг женщина бросилась со всех ног. Схватив дочь подмышки, она потянула её к берегу, что было сил.
— Жак! Помоги, Жак!
Бертран обернулся на дровосека. Тот истово крестился, не сходя с места и неразборчиво шепча молитвы. Кардинал перевёл взгляд обратно: борьба шла нешуточная, из глубины на мгновение выглянула недовольная чернобородая физиономия и тут же ушла под воду, дёрнув испуганную девушку вниз сильнее. Однако, в какой-то момент матери удалось с силой рвануть дочь на себя и оттолкнуть на мелководье.
— Беги, Мюзетта…
Это были её последние слова: речные руки крепко обхватили лодыжки женщины и мгновенно утащили на дно. Выпачкавшись в иле и песке, девушка выползла на берег и горько разрыдалась, закрыв лицо грязными ладошками. Внезапно река забурлила снова, из волн по пояс поднялся разгневанный бородатый мужчина в дорогом изумрудном кафтане и закричал, грозя лесорубу:
— Счёт не закрыт, Жак! Не закрыт, слышишь?! Добром или силой — я получу ребёнка из твоего рода!
— Незачем дослушивать, — прошелестела старуха, смахивая непрошеную слезу. — Идём в твоё время, рыцарь…
Всегда свободная, гордая Рона, ныне скованная небывало толстым льдом, сверкала под солнцем морозным утром, и у путешественников во времени изо рта вырывался пар. Они встали на берегу, где теснились старые кирпичные лачуги, а из редких труб валили чёрные столбы дыма. По скользким деревянным мосткам осторожно пробиралась женщина с корзиной белья подмышкой, следом ступала закутанная в старую шаль четырнадцатилетняя девочка в вязаной шапочке, низко натянутой на лоб. Она тащила мешок с мылом и щётками.
— Жанетта! — дёрнулся вперёд Бертран, но замер, понимая, что ничего не может изменить. Сердце колотилось глухо, мощными ударами отдаваясь во всём теле.
Мадам Бурре намочила две простыни, одну вручила дочери, вторую принялась методично намыливать сама. Они о чём-то шутили между собой и едва слышно посмеивались, а кардинал тоскливо подумал о том, что тогда воробышек улыбался чаще. Девушка наклонилась над прорубью и опустила бельё в воду, чтобы смыть грязь, жир и мыло. И вдруг что-то потянуло ткань вниз, Жанетта вскрикнула, сжав скользкие края, и упала на лёд. Раздался громкий треск, белая корка начала лопаться и мадам Бурре, в ужасе отбросив стирку, протянула руки вниз:
— Хватайся! Скорее!
Девочка не успела встать, как из воды высунулись всё те же мужские руки в изумрудных одеждах и крепко сжали её ноги в изношенных ботинках, дёрнув вниз.
— На помощь! Анри, на помощь! — истошно завопила мать, прыгнув на ломающийся лёд.
Она легла животом на гладкую поверхность, намертво вцепившись одной рукой в сваю, а второй в рукав платья дочери.
— Давай! — скомандовала она. — Цепляйся за меня и ползи по мне наверх!
Жанетта совсем онемела от страха, но с каждым рывком в воду, судорожно вцеплялась в пальто матери. Стиснув зубы, женщина медленно, но верно отодвигала девочку от проруби, больше не тратя сил на крик. Она совсем не удивилась человеческим пальцам, мёртвой хваткой давящим тонкие лодыжки. Оставив сваю, мадам Бурре принялась разжимать чужие руки. Они были сильны, словно железные тиски, но материнская любовь сильнее — победно выдохнув, удалось расковать эти клещи. Постепенно они менялись местами: дочь влезла на мостки, женщина подкатилась к треснувшей лунке.
— Давай, мама, — Жанетта, дрожа от холода, протянула вниз сухую простыню, — хватайся… я вытяну…
Мадам Бурре обернулась, выдавила из себя жалкую улыбку и резко скользнула под лёд. От отчаянного крика девочки, казалось, лопнут барабанные перепонки — так она надрывалась, молотя кулачками по обледенелым доскам.
— Я не знал… — шептал Бертран, — если бы я только знал…
— А теперь туда, откуда ты пришёл… — пробормотала старуха и снова пространство по краям слилось в бесконечные белые полосы с воплем маленькой Жанетты, что так и звенел в ушах.
Оранжевая походная палатка рядом с красной «шестёркой» выделялись ярко на фоне утреннего леса и берега озера, словно заранее грозя непоправимой бедой. Бабка и кардинал замерли прямо над водой, всего в двадцати метрах от людей. Вета в жёлтом купальнике казалось ещё совсем юной, угловатой. Тонкие руки разрезали синие волны плавными взмахами, золотистые волосы потемнели, намокнув на затылке.
Её мать, словно что-то почувствовав, вышла из палатки, наскоро поправляя чёрный, будто траурный, купальник. Она торопливо рассекла озёрную гладь и поплыла к дочери сильными, быстрыми гребками. Уже догоняя, женщина увидела, как дочь окружают буруны маленьких водоворотов.
