Хроники Птеродактиля - [46]

Федор вопросительно посмотрел на Карину.

— Положи трубку. Мало ли психов? Не обращай внимания.

— Беда в том, что я этого психа знаю, — растроенно откликнулась Карина, продолжая держать трубку.

— Люся Григорович звонила, — Анатолий встретил Лену в дверях, взял из ее рук сумки, — приглашает на междусобойчик. По поводу, по поводу… Да по поводу помолвки ее племянницы. Как какой? Вероники. С каким-то Вадимом. Вадим Ивановичем, если быть точным. Почему так официально? Да потому, что если верить Люсе, этот «жених» скорее самой Люсе подойдет по возрасту, чем Веронике. Так пойдем или как?

— Пойдем, пойдем, — Лена раскладывала продукты. — Что у них там, любовь или причина? Что Люся-то рассказала? Помнится, над этой девушкой дрожали, пылинки сдували, «упакованная» девушка, кому попало не отдадут…

— Да ты слышала об этом Вадиме. Позавчера по телевизору выступал, помнишь? То-то, твоя «упаковочка» с этим Вадимом Ивановичем еще и золотой ниточкой перевяжется. Добро к добру, одним словом, — Анатолий вздохнул, взял журнал и пристроился на диван дожидаться ужина.

Снова раздался телефонный звонок. Анатолий сосредоточенно слушал, иногда поддакивал, потом произнес «сочувствую» и положил трубку.

— У тетки твоей что-то невообразимое: жар, судороги, расстройство желудка и провалы памяти.

Лена бросилась звонить матери.

— Что с тетей Ниной? Похоже на редкий вид интоксикации? С окончательным диагнозом затрудняются?

Любовь Ивановна старалась вспомнить, чем она угощала брата с женой в последний раз. Виктор настаивал, что именно тогда и возникли у Нины первые симптомы.

«Ох, Нина, Нина… — еще вчера Любовь Ивановна, перебирая продукты, заметила, что коробочка с горошинами стоит не на месте. — Надо ехать, по телефону не дознаешься».

Продолжая думать о Нине, Любовь Ивановна подошла к зеркалу. Смахнув с волос невидимую пушинку, вгляделась в свое лицо: «Когда же мои глаза успели потускнеть?» Она провела по зеркалу пальцем там, где отражались глаза. Будто пыль стерла. Пыль не хотела стираться. С трудом собравшись, спустилась в метро, вошла в вагон, заняла удобное место. Боясь пропустить остановку, заблаговременно подошла к дверям.

Еще в студенческие годы Люба полюбила метро. Она засматривалась на мелькающие в темном туннеле провода, световые пятна, потайные дверцы. И сейчас ей казалось, что за стеклом вагона происходят интересные вещи: ну вот, например, прыгает какой-то не то дым, не то туман.

Люба всмотрелась пристальнее и насторожилась: дым-туман стал вытягиваться, обрастать конечностями и превращаться в человеческую фигуру. «Опять Николай за свое принялся». Люба подмигнула призраку и еле заметно улыбнулась. Призрак из верхней конечности вытянул палец и сурово погрозил: мол, не шали, нехорошо!

За стеклом вагона стало стремительно светлеть, поезд въехал на станцию, остановился, и Любовь Ивановна медленно поковыляла к эскалатору.

— Нина, милая, все пройдет. Ты только скажи, когда ты проглотила горошину? Что-что?! С ума сошла — проглотить всё разом! — Люба в растерянности продолжала вытирать пот на лбу Нины, лихорадочно вспоминая, можно ли дозвониться до Варвары или все-таки придется съездить.

В одном она была уверена: Татьяну от своих «секретов» Варвара уберегает и по сей день. «Ничего, — решила Люба, — спрошу у Татьяны только про телефон. А начнет допытываться, для чего да почему, прикинусь глухой, переспрашивать замучается», — Люба улыбнулась, вспомнив любимый прием с глуховатостью, который еще при Николае выручал… И палец призрака снова погрозил откуда-то сбоку. Или ей показалось?

Наутро, проснувшись в квартире Виктора, Люба решила не будоражить ни брата, ни Нину. За ночь Нине стало легче: температура снизилась, вся она как-то успокоилась и заснула.

Люба согрела чайник, заварила некрепкий кофе, отрезала кусок сыра, достала хлеб, масло.

— У тебя как с холестерином-то? — Виктор вошел неслышно, и Люба от неожиданности вздрогнула. — Не жирно масло намазала? Да ты что, мне не жалко, я о тебе думаю.

Виктор присел рядом, положил в свой бокал лимон, четыре куска сахара и налил заварки.

— А у тебя с диабетом как? — ехидно хмыкнула Люба и принялась за бутерброд. — Нине твоей врачи не помогут. Вот Варвара знает, что это за хворь, придется ехать. Может, вместе?

К вечеру у Нины начали слезиться глаза, а на подушке войлочным комком остались лежать вдруг начавшие выпадать волосы. Однако чувствовала себя она лучше, вспомнила о замоченном накануне белье, выстирала почти шутя то, что обычно стиралось целый день и, не давая себе передохнуть, принялась за уборку квартиры.

Она знала, что Виктор и Люба отправились навестить Варвару. Путь в Валентиновку легкий, адрес Татьяна, наверно, напомнила пусть прогуляются. «И все-таки, что с волосами? Почему глаза так слезятся? — Нина чувствовала себя нашкодившим ребенком. — Догадалась Люба, ну и ладно. Сознаваться ни в чем не собираюсь, к врачам больше не обращусь: посмотрю, что будет дальше. Уж если сразу не умерла — значит, жить буду долго, в здоровье и силе. А волосы-то — новые отрастут, да и глаза, может, просохнут».

— Не для Нины твоей, а для тебя смастерила я эти горошины! — Варвара редко гневалась, но сейчас, что называется, вышла из себя. — Мало мне своих грехов, так теперь за твои расплачиваться. А Виктору, Виктору-то зачем знать об этом? Я от родной дочери весь свой век умалчивала, и — на тебе: всему свету теперь растрезвонилось.