Хроники Проклятого - [61]

Провалиться под землю – удовольствие не из приятных. Кто не верит – может попробовать.

Валентин ухнул вниз под углом – так летят с детской горки-каталки, – и сердце сразу ушло в пятки, будто бы он упал не на два с лишним метра ниже уровня раскопа, а пролетел вниз сорок этажей в кабине оборвавшегося лифта. Он даже вскрикнуть не смог, звук застрял в горле, рот мгновенно пересох и наполнился сухой, неприятно пахнущей пылью.

– Валентин! – голос дяди Рувима звучал взволнованно. – Ты цел?

Шагровский попытался выдавить из себя «да», но получился только какой-то невнятный звук, больше напоминающий предсмертный стон, после чего в раскоп, засыпая незадачливому землекопу глаза, полетела сухая земля, и в щель пустынной змеей скользнула Арин.

– Ты в порядке? Что не так?

– Я в порядке… – на этот раз речь вышла более разборчивой, только попавшая в рот пыль и комки земли мешали, а сплюнуть было нечем, и Валентин фыркнул и закашлялся, как наевшийся собственной шерсти кот.

Он попытался привстать, и они с Арин оказались зажатыми между нависающей скалой и земляной стеной, по которой Шагровский и соскользнул вниз.

– Арин! Он в порядке? – переспросил профессор Кац.

Сверху, словно от его слов, полетели тонкие струйки невесомой пыли.

– Все о’кей, профессор, – откликнулась Арин. – Живой… Не топчитесь по краю, нас засыплет.

В ответ сверху опять сыпануло и, как назло, точно за шиворот Валентину.

– Ты ушибся? – спросила она негромко.

В провале вдвоем было тесно, буквально не повернуться, впрочем, если быть до конца честными, они и не пытались увеличить расстояние. Шагровский чувствовал через рубашку всей кожей (и от этого ощущения его словно электрическим током прошибло пришедшее совершенно некстати возбуждение), как прижались к нему прикрытые чуть влажным хлопком твердые, горячие от южного солнца и тока крови груди девушки.

Трудно представить себе что-то менее эротичное, чем двое потных, пропыленных, зажатых в нескольких метрах под землей людей, но Валентин готов был поклясться чем угодно, что более острого чувства не испытывал за тридцать с лишним лет жизни.

– Да цел я, цел… – прокашлял он в ответ, не спеша отстраняться.

– Ну, что там? – В голосе дяди было слышно нетерпение. – Раз уж вы там живы и здоровы, так скажите вразумительно… Видите что-то?

– Ну, если ты отойдешь от света… – отозвался Шагровский. – Не видно же ни черта! Дядя Рувим, а фонарь у кого-нибудь найдется?

Наверху опять зашуршало. На миг стало совсем темно, но спустя секунду вниз хлынул поток голубовато-жгучего света, и в щели проема появилась рука с зажатым в ладони диодным фонарем.

– Достанешь? – спросил Валентин.

Девушка кивнула и, ловко опершись на бедро Шагровского, привстав, сдернула вниз компактный «налобник».

– Порядок!

– Отлично! Осмотритесь. Сейчас спустим вам респираторы…

Заметив недоуменный взгляд Валентина, Арин опередила вопрос, который почти сорвался с его губ.

– Если это старая «мина», которая не вскрывалась больше тысячи лет, то здесь могут быть споры микроорганизмов, грибков, к которым ты иммунитета не имеешь.

– Что-то вроде проклятия фараонов?

Девушка фыркнула пренебрежительно.

– Сказки.

В искусственную пещерку опустили целлофановый пакет с респираторами типа «лепесток», и они с Арин надели маски.

Центр «мины» занимал похожий на клык бугристый валун, торчащий из потолка и доходящий практически до пола. Конец клыка был обломан, и между ним и скалой, образующей пол пещеры, был лаз высотой чуть менее полуметра. Протиснуться в него можно было только по очереди, и первой в неширокую щель проскользнула Арин. Шагровскому пришлось изогнуться, словно прыгая «фосбери флопом», но через секунду он уже без труда проник в соседнее помещение и замер в изумлении.

Пыли почти не было.

Натоптали и напылили они в соседней воздушной камере, а здесь воздух, пробитый пучком ослепительного света, был прозрачен – за тысячи лет вся пыль улеглась на пол и теперь клубилась невесомыми облачками на уровне колен. Стены «мины» представляли собой сплошную скальную породу, единственным входом в убежище (а в том, что это искусственно созданное убежище, теперь можно было не сомневаться – об этом говорили и следы работы каменотесов на стенках, и само его расположение) служила та щель, через которую сюда проникли гости.

Гости наверняка незваные, потому что хозяин убежища никого не мог пригласить к себе не один десяток веков. Мертвые мало с кем разговаривают. Тот, кто некогда укрылся в «мине», по-прежнему полулежал в углу.

Его останки представляли собой нечто среднее между скелетом и мумией. Плоть покойника не сгнила – она не могла сгнить в сухом и чистом воздухе убежища, – а усохла и превратилась в некое подобие камня, плотно облепившего кости. На костяке сохранились фрагменты одежды, на ногах остатки обуви – высохшие, словно куриные лапы, ступни были схвачены ремнями сандалий с полуотвалившимися подошвами.

К черепу пристали пряди волос, свалявшаяся в войлок борода свисала со щек мертвеца, словно наскоро приклеенная к карнавальной маске гроздь тополиного пуха. Между тем, что когда-то было губами, отдавали желтым сохранившиеся зубы. Нижняя челюсть лежала на груди покойника, отчего казалось, что мертвец кричит.