Хроники Проклятого - [57]

Мальчишка ничего не ответил, только улыбался щербатым ртом.

– Поешь, – приказал Ираклий маленькому слуге. – Собери еды в дорогу, за все заплачено, спускайся к пристани и жди меня там. Если я не вернусь к ночи, скажешь капитану тариды, которая меня привезла, что я приказал ему пустить тебя спать на палубу. Понял?

– Да.

– Попрощайся с отцом. Наверх ты можешь не подниматься.

– Прощай, отец! – сказал мальчик почти без выражения.

Трактирщик осенил сына широким крестным знамением, но близко не подошел. Руку с золотом он по-прежнему прижимал к груди.

Мальчишка метнулся к кладовой (застучали по пыли голые пятки), зашумел там голодной мышью, но Ираклий уже отвернулся и от него, и от очумевшего от счастья корчмаря, и обратился к своим собеседникам:

– Я слышал, что бывший игумен по имени Христодул хотел бы построить здесь, на Патмосе, монастырь. Место тут святое, да и людям будет где укрыться от набегов. Он обращался к императору, но не получил согласия?

– Это так, брат, – подтвердил Василий. – Я тоже слышал об этом. Император пока не дал соизволения. А Христодул не получил поддержки от архиепископа.

– Вот как? – сказал Ираклий, окидывая взглядом открывающийся с веранды пейзаж. – Красивое место… Неподалеку я видел развалины языческого храма. На этом месте можно было бы воздвигнуть святыню новую. И для нас бы за ее стенами нашлось место в случае необходимости. Ведь остров нуждается в защите. И Божьей, и человеческой.

– Я не могу обещать, – произнес Василий, подумав.

– А этого и не требуется, – отозвался Ираклий. – Но попробовать стоит. В этом море много островов. Легко найти место и для тех, кто считает первым Патриарха, и для тех, кто считает первым Его Святейшество. И для нас, у которых свой Первый. Прозвучавшая в Константинополе анафема не должна ничего изменить в деле, которому мы служим. И ничего не изменит. Так?

Оба его собеседника молча кивнули.

– Корабль будет уходить утром. До этого времени стоило б договориться о том, как поддерживать связь, как объединять силы и делить влияние.

– Влияние разделили без нас, – буркнул Людвиг. – Будем надеяться, что нам в ближайшее время не придется устраивать ничего подобного прошлогоднему походу. Потому что сейчас меня бы обезглавили за одну только мысль выступить вместе с византийцами.

Он хлебнул вина из глиняной кружки и сразу же налил себе еще. Красные капли сбежали с подбородка на грудь и затерялись на темной ткани плотной простеганной куртки.

– Времена изменятся, – произнес Ираклий с убеждением. – Общий враг объединяет.

– Не всегда, – возразил Василий печально. – Но ты уже сказал: случилось то, что случилось. И с этим жить…

Они все еще беседовали и неторопливо ужинали остывшей рыбой, которая все равно была вкусна, когда солнце наконец-то упало за горизонт, и на остров, как всегда неожиданно, скатилась ночь. Трактирщик, ворча, зажег плошки с маслом, а на стол к гостям, расщедрившись, водрузил свечной огарок: толстый, весь покрытый темными потеками, с густо коптящим воздух фитилем. Вокруг огня тут же закружилась мелкая назойливая мошка, за которой потянулись здешние кусачие до невозможности кровопийцы.

Ночь принесла не только москитов да синюю с блестками звезд тьму, но и легкий бриз, спускающийся к морю. Сразу же похолодало. Запахи стали резче, звуки отчетливее. Деревенька уснула еще до того, как над островерхой горой поднялся молочный диск луны, и дышала тихо, как спящий младенец. Только топтались в загоне на самом краю дремлющие овцы да тяжело вздыхал стреноженный ослик на лужайке у оливковой рощи.

Разговор продолжался далеко за полночь. И только когда в ветвях начали перекликаться соловьи, а храп трактирщика, так и не дождавшегося, пока гости улягутся, уже напоминал не рев раненого мула, а шум далекой грозы, мужчины стали устраиваться на ночлег прямо в саду возле веранды. По тому, как они готовились ко сну, чувствовалась изрядная привычка к походной жизни и ее невзгодам, но сегодня невзгодами и не пахло. Ночь была спокойна, земля отдавала накопленное за день тепло, прохладный воздух облегчал дыхание, и зарницы, бесшумно полыхавшие далеко на востоке, не предвещали ни грозы, ни непогоды. Устроившись на расстеленных плащах, двое мужчин уснули, а третий продолжал бодрствовать, глядя в звездное бездонное небо.

Ему еще не пришел срок сменяться и первая роса не успела увлажнить траву, когда задымились и погасли факелы возле пристани, а стоявшие на вахте матросы с тариды стали клевать носами. Остров, убаюканный шорохом набегающих на гальку волн, погрузился в глубокий предрассветный сон, полный беспокойных сновидений, шорохов и протяжных, как стоны, ночных звуков.

Около трех часов пополуночи, ровно после того, как луна начала свое падение в море, в гавань, не поднимая парусов, вошла галера. Борта ее, выкрашенные черной краской, сливались с тьмой, а капитан не вел корабль прямым ходом к пристани, а крался, словно опытный вор, вдоль скал, ограждающих бухту. Впрочем, он и был вором – и черный окрас судна, и его повадки, да и сам метод приближения к цели красноречиво свидетельствовали о том, что к причалу двигались не торговцы, а те, кого называют пиратами.