Хроники постсоветской гуманитарной науки. Банные, Лотмановские, Гаспаровские и другие чтения - [52]
По ходу обсуждения выяснилось, что самовар изобрели татары, что в 1812 году в Москву пришли французы, а крестьяне по такому случаю утащили из брошенных господских усадеб в свои деревни стулья и запасы чая, что чай в начале XIX века еще не лишился флера аристократизма, а кое-где (но, наверное, не в России) воспринимался как наркотик или, во всяком случае, говоря словами Бальзака, как «возбуждающее средство», что в русской литературе второй половины XIX века чай выступал в роли напитка сугубо метафизического («Миру ли провалиться или мне чаю не пить?») и пошло это все с Достоевского (сказал Евгений Шкловский, а Ольга Майорова уточнила — с В. Ф. Одоевского), и, наконец (сказал Леонид Кацис), что в ЛЕФе тоже демонстративно пили только чай, а об водке ни полслова — подражали, стало быть, старшим карамзинистам?
Эгоистически используя право хроникера высказывать мысли, пришедшие задним числом, «на лестнице», предложу Панову вариант интерпретации изложенных им фактов. В «Трактате о современных возбуждающих средствах» (1839) Бальзак рассказывает о трех англичанах, приговоренных к повешению, которые ради продления жизни согласились, в целях научного эксперимента, питаться сколько хватит сил только шоколадом, только кофе или только чаем. Хуже всего пришлось тому, кто выбрал шоколад: он умер через восемь месяцев, изъеденный червями. Любитель кофе протянул два года и сгорел заживо. Победителем, разумеется, оказался поклонник чая: он прожил целых три года и стал таким прозрачным, что «филантроп мог поставить лампу позади него и читать газету „Таймс“». Как не увидеть здесь указания на исключительную тонкость карамзинского психологизма, позволяющего заглянуть глубоко в душу герою, и на бессмертие карамзинских идей, вспоенных чаем, а не каким-нибудь там шоколадом?!
Последний доклад оказался куда более виртуальным, чем все предыдущие вместе взятые, что, учитывая позднее время, было донельзя гуманно. Докладчики, Константин Поливанов и Клаус Харер, обозначили свою тему как «Виски в русской литературе» и предложили аудитории ряд примеров из русской поэзии от Пушкина до А. Белого и Б. Пастернака, где о виски не говорится ровно ничего, но могло быть сказано кое-что и даже было сказано — в первых, рукописных вариантах, которые все хранятся в семейном архиве К. Поливанова, но по известным обстоятельствам личного характера не были обнаружены ко дню конференции. Однако же докладчики отчетливо помнят, что в рукописях повсюду стояло — виски. Аудитория подхватила добрый почин и стала радостно предлагать докладчикам многочисленные примеры «виртуального виски». Нерешенным остался вопрос, какая из поэм Маяковского в большей степени посвящена виски — «Про это» или «Хорошо!», а также вопрос о субституте виски: для водки «субститут» — чай («чай не водка, — гласит устами Осповата народная мудрость, — много не выпьешь»), для коньяка — кофе, а для виски? Неужели пепси?
Поиски какого бы то ни было субститута по окончании конференции в силу разных технических причин успехом не увенчались, и она осталась сугубо чайной, что придало ей еще больше своеобразия.
Лотмановские чтения
Комментарий умер? Да здравствует комментарий!
XI ЛОТМАНОВСКИЕ ЧТЕНИЯ
«Комментарий как историко-культурная проблема»
(ИВГИ РГГУ, 18–20 декабря 2003 года)[119]
18–20 декабря 2003 года в Институте высших гуманитарных исследований проходили XI Лотмановские чтения. Тема их была в этом году сформулирована следующим образом: «Комментарий как историко-культурная проблема». Один из выступавших на завершившем конференцию круглом столе, Илья Кукулин, подводя некоторые итоги обсуждения, отметил, что диапазон сравнений, которым подвергалась за эти три дня комментаторская деятельность, был на удивление широк: от религиозной проповеди до наркомании. Другой, Александр Осповат, определил конференцию как спор двух партий: «заскорузлых долдонов», которые, как и всегда, твердили, что комментарии в той форме, в какой мы их знаем, — вещь нужная и полезная, и «незаскорузлых недолдонов», которых традиционный комментарий по тем или иным причинам не устраивает и которые ратовали за поиск «новых форм». В самом деле, внутренний сюжет конференции состоял именно в этом. Однако сюжет этот выявился далеко не сразу.
Первый день конференции начался куда более мирно и спокойно, докладом Михаила Леоновича Гаспарова «Ю. М. Лотман и проблемы комментирования». Содержание доклада мы опускаем, поскольку все желающие могут прочесть его в этом же номере журнала[120]. Отметим только, что в рядах партии «заскорузлых долдонов», то есть пламенных адептов комментирования, особенно пылкое сочувствие, переходящее в острую зависть, вызвал тезис Михаила Леоновича об эпохах, когда комментарий воспринимается как «свалочное место для всего накопленного».
Николай Гринцер посвятил свой доклад «
Вера Аркадьевна Мильчина – ведущий научный сотрудник Института Высших гуманитарных исследований РГГУ и Школы актуальных гуманитарных исследований РАНХиГС, автор семи книг и трех сотен научных статей, переводчик и комментатор французских писателей первой половины XIX века. Одним словом, казалось бы, человек солидный. Однако в новой книге она отходит от привычного амплуа и вы ступает в неожиданном жанре, для которого придумала специальное название – мемуаразмы. Мемуаразмы – это не обстоятельный серьезный рассказ о собственной жизни от рождения до зрелости и/или старости.
Париж первой половины XIX века был и похож, и не похож на современную столицу Франции. С одной стороны, это был город роскошных магазинов и блестящих витрин, с оживленным движением городского транспорта и даже «пробками» на улицах. С другой стороны, здесь по мостовой лились потоки грязи, а во дворах содержали коров, свиней и домашнюю птицу. Книга историка русско-французских культурных связей Веры Мильчиной – это подробное и увлекательное описание самых разных сторон парижской жизни в позапрошлом столетии.
Историческое влияние Франции на Россию общеизвестно, однако к самим французам, как и к иностранцам в целом, в императорской России отношение было более чем настороженным. Николай I считал Францию источником «революционной заразы», а в пришедшем к власти в 1830 году короле Луи-Филиппе видел не «брата», а узурпатора. Книга Веры Мильчиной рассказывает о злоключениях французов, приезжавших в Россию в 1830-1840-х годах. Получение визы было сопряжено с большими трудностями, тайная полиция вела за ними неусыпный надзор и могла выслать любого «вредного» француза из страны на основании анонимного доноса.
«Имена парижских улиц» – путеводитель особого рода. Он рассказывает о словах – тех словах, которые выведены белым по синему на табличках, висящих на стенах парижских домов. В книге изложена история названий парижских улиц, площадей, мостов и набережных. За каждым названием – либо эпизод истории Франции, либо живописная деталь парижской повседневности, либо забытый пласт французского языка, а чаще всего и то, и другое, и третье сразу. Если перевести эти названия, выяснится, что в Париже есть улицы Капустного Листа и Каплуновая, Паромная и Печная, Кота-рыболова и Красивого Вида, причем вид этот открывался с холма, который образовался из многовекового мусора.
Талантливый драматург, романист, эссеист и поэт Оскар Уайльд был блестящим собеседником, о чем свидетельствовали многие его современники, и обладал неподражаемым чувством юмора, которое не изменило ему даже в самый тяжелый период жизни, когда он оказался в тюрьме. Мерлин Холланд, внук и биограф Уайльда, воссоздает стиль общения своего гениального деда так убедительно, как если бы побеседовал с ним на самом деле. С предисловием актера, режиссера и писателя Саймона Кэллоу, командора ордена Британской империи.* * * «Жизнь Оскара Уайльда имеет все признаки фейерверка: сначала возбужденное ожидание, затем эффектное шоу, потом оглушительный взрыв, падение — и тишина.
Проза И. А. Бунина представлена в монографии как художественно-философское единство. Исследуются онтология и аксиология бунинского мира. Произведения художника рассматриваются в диалогах с русской классикой, в многообразии жанровых и повествовательных стратегий. Книга предназначена для научного гуманитарного сообщества и для всех, интересующихся творчеством И. А. Бунина и русской литературой.
Виктор Гюго — имя одновременно знакомое и незнакомое для русского читателя. Автор бестселлеров, известных во всём мире, по которым ставятся популярные мюзиклы и снимаются кинофильмы, и стихов, которые знают только во Франции. Классик мировой литературы, один из самых ярких деятелей XIX столетия, Гюго прожил долгую жизнь, насыщенную невероятными превращениями. Из любимца королевского двора он становился политическим преступником и изгнанником. Из завзятого парижанина — жителем маленького островка. Его биография сама по себе — сюжет для увлекательного романа.
В новую книгу волгоградского литератора вошли заметки о членах местного Союза писателей и повесть «Детский портрет на фоне счастливых и грустных времён», в которой рассказывается о том, как литература формирует чувственный мир ребенка. Книга адресована широкому кругу читателей.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Франция привыкла считать себя интеллектуальным центром мира, местом, где культивируются универсальные ценности разума. Сегодня это представление переживает кризис, и в разных странах появляется все больше публикаций, где исследуются границы, истоки и перспективы французской интеллектуальной культуры, ее место в многообразной мировой культуре мысли и словесного творчества. Настоящая книга составлена из работ такого рода, освещающих статус французского языка в культуре, международную судьбу так называемой «новой французской теории», связь интеллектуальной жизни с политикой, фигуру «интеллектуала» как проводника ценностей разума в повседневном общественном быту.
В книге делается попытка подвергнуть существенному переосмыслению растиражированные в литературоведении канонические представления о творчестве видных английских и американских писателей, таких, как О. Уайльд, В. Вулф, Т. С. Элиот, Т. Фишер, Э. Хемингуэй, Г. Миллер, Дж. Д. Сэлинджер, Дж. Чивер, Дж. Апдайк и др. Предложенное прочтение их текстов как уклоняющихся от однозначной интерпретации дает возможность читателю открыть незамеченные прежде исследовательской мыслью новые векторы литературной истории XX века.
В книге рассматриваются индивидуальные поэтические системы второй половины XX — начала XXI века: анализируются наиболее характерные особенности языка Л. Лосева, Г. Сапгира, В. Сосноры, В. Кривулина, Д. А. Пригова, Т. Кибирова, В. Строчкова, А. Левина, Д. Авалиани. Особое внимание обращено на то, как авторы художественными средствами исследуют свойства и возможности языка в его противоречиях и динамике.Книга адресована лингвистам, литературоведам и всем, кто интересуется современной поэзией.
Если рассматривать науку как поле свободной конкуренции идей, то закономерно писать ее историю как историю «победителей» – ученых, совершивших большие открытия и добившихся всеобщего признания. Однако в реальности работа ученого зависит не только от таланта и трудолюбия, но и от места в научной иерархии, а также от внешних обстоятельств, в частности от политики государства. Особенно важно учитывать это при исследовании гуманитарной науки в СССР, благосклонной лишь к тем, кто безоговорочно разделял догмы марксистско-ленинской идеологии и не отклонялся от линии партии.