Хроники постсоветской гуманитарной науки. Банные, Лотмановские, Гаспаровские и другие чтения - [50]

Речь шла об отношении Ролана Барта к знаковой стороне еды; за академической бесстрастностью ученого докладчик различил невротическое отношение ко всем окультуренным областям человеческой деятельности. Барт сознавал, что сфера пищи, еды — равно как и другие «бытовые» сферы человеческой жизни — предельно мифологизирована, «заражена» знаковостью. Если он при этом никогда не употреблял слова «инфекция», то лишь потому, что во французской культуре, в отличие, например от американской, вообще очень мало развито представление о том, что какие-то продукты, если они доброкачественные, могут быть вредны по причине, например, наличия в них холестерина или какой-нибудь иной пакости. Та «зараженность» пищи, которую столь остро ощущал Барт, — это зараженность съедобных продуктов не природными, а культурными явлениями. Эту мысль докладчик, вслед за Бартом, пояснил на примере «мифологии вина»: вино, писал Барт, используется во французской культуре не по прямому назначению, не как конверсивная субстанция, которая из всех вещей извлекает их противоположность, но как средство, по сути дела, антинаркотическое — лишь для оживления застольной беседы, но ни в коем случае не для отрыва ее от реальности. Вино, пишет Барт в «Мифологиях», объективно вкусно, но «вкусность» вина есть миф, который как раз и изучает мифолог, чей предмет — вторичные, ложные смыслы. Здесь докладчик сделал весьма уместное отступление в область отечественной культурно-питейной традиции, которое затем породило долгую и оживленную дискуссию; в русской культуре про водку можно сказать все что угодно, кроме того, что она вкусная; куда более адекватна ей похвала — «чистая» или «хорошо идет» (фраза, которую докладчик определил как «постпозитивную часть тоста» и «магическую формулу»). Мифом par excellence Барт считал «орнаментальную кулинарию», представленную, например, в женском журнале «Еllе»; в таких блюдах главное — преображение исходного пищевого сырья до неузнаваемости; этому служит культура внешнего покрытия. Плотный «бесшовный» внешний слой (соуса, глазури и проч.) роднит, по Барту, описываемые блюда с летающими тарелками или хитоном Христа, указывая на сакральное происхождение предмета; при разглядывании таких кулинарных картинок происходит некая евхаристия вприглядку, вкушание тотема. Альтернативу европейской кухне Барт видел в кухне японской, своеобразие которой он осознал, лишь побывав в Японии, ибо в 60‐е годы японских ресторанов в Париже не было (тезис, вызвавший искреннее удивление части аудитории, очевидно полагавшей, что Париж — такая земля, где от веку все установилось раз и навсегда и пребывает без перемен). Японская кухня пленила Барта тем, что не знает покрытия, состоит из фрагментов, готовится прямо на глазах у клиента. Если европейское блюдо для Барта — труп, убиенное и набальзамированное тело, то в японской кухне (с ее традицией употребления в пищу сырых продуктов) идея убиения исходного продукта нейтрализуется (не случайно европейским ножу и вилке, которые вонзаются в продукт и калечат его, противостоят в Японии палочки). А когда японский повар прямо на наших глазах убивает заказанного нами угря, он совершает жертвоприношение, искупающее наше дальнейшее поедание этого самого угря. Наконец, еще одно достоинство японской кухни, как ее увидел Барт: если в Европе поедание разных блюд происходит в строго установленном порядке, по протоколу, то в Японии этой, по сути дела, репрессивной культуре (нам навязывают стереотипы поведения) противопоставлена относительная свобода комбинации разных блюд и даже их элементов.

Зенкин закончил доклад цитатой из одной автобиографической статьи Барта, содержащей выразительное кулинарное сравнение: Людовик XVIII требовал, чтобы для него жарили сразу несколько бифштексов, положенных один на другой, но подавали бы ему только самый нижний, пропитавшийся соком всех остальных; с этим бифштексом, веществом одновременно фильтрующим и фильтруемым, и сравнил себя сам Барт, в чем докладчик увидел выражение его мечты о бессмертии.

Дискуссия коснулась двух вопросов: во-первых, как уже было сказано, вопроса о вкусности и/или невкусности водки; во-вторых, строгой очередности или одновременности подачи потребителю предметов его потребления. Горячим сторонником тезиса о том, что водка вкусная, выступил Андрей Немзер, проиллюстрировавший свою мысль богатейшим автобиографическим материалом (от себя замечу, что, на мой взгляд, он напрасно защищал водку от докладчика: тот и не утверждал, что она «невкусная», а говорил лишь, что она «не вкусная» — дьявольская разница!). В качестве третейского судьи был использован Александр Осповат, появившийся в этот самый момент и уверенно объявивший, что вкусной водку называть нельзя, ибо любим мы ее, безусловно, не за это. По поводу очередности замечательно высказался Сергей Панов, напомнивший, что идея выбора чужда русским традициям, вследствие чего на Первом съезде народных депутатов машинка для голосования с тремя кнопками («за», «против» и «воздержался») была отвергнута как слишком сложная, непостижимая уму депутатов и заменена машинкой об одной кнопке, используемой последовательно для голосования по вышеуказанным трем позициям.