Хроники постсоветской гуманитарной науки. Банные, Лотмановские, Гаспаровские и другие чтения - [35]
Николай Перцов в своей реплике попытался объяснить докладчице, что, если бы она подходила к своей теме как художник и психолог, она бы поняла, что близости с Тургеневым у Пушкина не было, а была близость с Вяземским, но докладчица от лавров художника уклонилась и настаивала на своей концепции.
21) Елена Пенская. «Литературные скандалы как форма русской культурной жизни». Попытка представить всю русскую литературу «между двумя величайшими скандалами — Крымской и Первой мировой войнами»
Пространная (и, на взгляд хроникера, вполне основательная) реплика Абрама Рейтблата, названная кем-то из присутствовавших содокладом: чтобы говорить о скандалах как форме литературной жизни, следует сначала дать хоть какое-то определение понятию «скандал». Скандал — это публичное нарушение общественных норм (так, если на конференции произносится доклад, являющийся грудой фактов без связи, это скандал, поскольку предполагается, что доклад должен исходить из определенного понимания терминов). Следовательно, прежде чем строить историю литературы как последовательность скандалов, было бы хорошо исследовать разницу между скандалом в жизни и скандалом, отраженным в прессе, между скандалом и ссорой и многое другое.
И наконец, 22) Александр Осповат. «Тютчев и Тютчев». Название доклада объясняется тем, что Тютчева невозможно поставить в отношения дружбы или вражды ни с кем из современников; поэтому, чтобы соответствовать теме конференции, докладчику пришлось сравнить его с самим собой. Почти все творцы русской литературы к концу жизни начинали ею брезговать, так что издатель Маркс опасался издавать собрание сочинений Чехова, пока тот не умер: подозревал, что Чехов под конец жизни начнет, как и прочие, заново переписывать Евангелие, а ему, Марксу, придется это печатать. Но Тютчев и на этом фоне случай особый — в излишнем морализме он замечен не был, но от литературы отрешился раньше всех. У него есть поклонники и недоброжелатели, но нет литературных врагов и недругов. У него есть отношения (дружеские) с Фетом, но это отношения не литературные. Диалог с Пушкиным (с которым, однако, Тютчев никогда не виделся), кажется, единственный состоявшийся в жизни Тютчева литературный диалог. Самое важное Тютчев всегда доверял людям, не сравнимым с ним по интеллектуальному уровню и решительно не способным его понять, поэтому трудно отделаться от ощущения, что все, что он говорил о литературе, специально рассчитано на перевирание, а сборник «Тютчев о литературе» не может быть составлен за явным недостатком материала. Разные писатели (И. Тургенев, И. Аксаков) пытались приохотить Тютчева к литературной жизни, навязать ему общение с литераторами, увлечь его выбором журнала, в котором следует печататься, и проч. — но потерпели неудачу. Тютчев — человек, сохранивший и даже утрировавший предания о том, как подобало жить поэту на рубеже XVIII–XIX веков, когда принадлежность к хорошему обществу ставилась выше пиитических страстей. Поэтому предмет его язвительных насмешек — старший (и престарелый) современник Вяземский, который и на склоне лет все пишет и пишет, вместо того чтобы о смерти подумать… — и промолчать. Осповат начал доклад с повторения своего прошлогоднего основополагающего тезиса, что он сам с собой не согласен, но это не помешало ему вполне уверенно ответить на вопрос Рейтблата, поинтересовавшегося: мог бы Тютчев написать на своей визитной карточке «литератор»? Порешили, что ни за что не мог бы.
Чего же я, собственно, домогаюсь от авторов столь замечательных докладов (даже пересказывать было приятно)? Пожалуй, только одного: чтобы рефлексии над изучаемым и обозреваемым материалом было в докладах не меньше, чем простой фиксации: произошло то-то и то-то. По-видимому, для компенсации я сама предалась в своем отчете не совсем подобающим этому жанру размышлениям, но я очень хочу, чтобы на Третьих чтениях — которые, конечно, будут непохожи на Вторые — у меня появилась возможность только и делать, что запечатлевать чужие рефлексии, а свои приберечь.
О политически корректной дефлорации, методологической невменяемости и просто о литературном быте
ТРЕТЬИ БАННЫЕ ЧТЕНИЯ
«Литература и быт: отношение литератора к действительности» (28–29 июня 1995 года)[93]
Научный этикет велит упоминать о вещах, кажущихся общеизвестными, в витиеватой форме вроде: нет необходимости говорить, что… — и далее следует изложение того, о чем говорить «нет необходимости». Так вот: нет необходимости говорить, что журнал «НЛО» раз в год организует конференции, которые называются Банными, так как некогда (три года назад) редакция располагалась в Банном переулке, о чем наверняка все бы благополучно забыли, а так приходится каждый раз об этом вспоминать; нет необходимости говорить, что чтения эти заняли в годичном цикле (о нем шла речь в одном из докладов) место в самом конце июня, когда здешние филологи еще не успевают разъехаться на лето, а коллеги с Запада (один из докладчиков, оговорившись, противопоставил «стране России» «страну Запад») уже успевают съехаться на то же самое лето в Москву. Очередные чтения, тема которых формулировалась как «Литература и быт: отношение литератора к действительности», носили характер подчеркнуто банный по причине климатических условий (обещанной эсхатологическими прогнозами 45-градусной жары не было, но для превращения в парилку зала театра под диковинным названием «Театр около дома Станиславского», любезно предоставившего для чтений свое помещение, хватило и 25 градусов), однако публика, среди которой было много очень симпатичных студентов и студенток из Москвы и Лос-Анджелеса, мужественно провела в этой парилке два дня подряд с десяти утра до восьми вечера и выслушала 25 докладов, к изложению которых, а также весьма бурных прений, которые вызывал почти каждый из них, мы и приступаем.
Вера Аркадьевна Мильчина – ведущий научный сотрудник Института Высших гуманитарных исследований РГГУ и Школы актуальных гуманитарных исследований РАНХиГС, автор семи книг и трех сотен научных статей, переводчик и комментатор французских писателей первой половины XIX века. Одним словом, казалось бы, человек солидный. Однако в новой книге она отходит от привычного амплуа и вы ступает в неожиданном жанре, для которого придумала специальное название – мемуаразмы. Мемуаразмы – это не обстоятельный серьезный рассказ о собственной жизни от рождения до зрелости и/или старости.
Париж первой половины XIX века был и похож, и не похож на современную столицу Франции. С одной стороны, это был город роскошных магазинов и блестящих витрин, с оживленным движением городского транспорта и даже «пробками» на улицах. С другой стороны, здесь по мостовой лились потоки грязи, а во дворах содержали коров, свиней и домашнюю птицу. Книга историка русско-французских культурных связей Веры Мильчиной – это подробное и увлекательное описание самых разных сторон парижской жизни в позапрошлом столетии.
Историческое влияние Франции на Россию общеизвестно, однако к самим французам, как и к иностранцам в целом, в императорской России отношение было более чем настороженным. Николай I считал Францию источником «революционной заразы», а в пришедшем к власти в 1830 году короле Луи-Филиппе видел не «брата», а узурпатора. Книга Веры Мильчиной рассказывает о злоключениях французов, приезжавших в Россию в 1830-1840-х годах. Получение визы было сопряжено с большими трудностями, тайная полиция вела за ними неусыпный надзор и могла выслать любого «вредного» француза из страны на основании анонимного доноса.
«Имена парижских улиц» – путеводитель особого рода. Он рассказывает о словах – тех словах, которые выведены белым по синему на табличках, висящих на стенах парижских домов. В книге изложена история названий парижских улиц, площадей, мостов и набережных. За каждым названием – либо эпизод истории Франции, либо живописная деталь парижской повседневности, либо забытый пласт французского языка, а чаще всего и то, и другое, и третье сразу. Если перевести эти названия, выяснится, что в Париже есть улицы Капустного Листа и Каплуновая, Паромная и Печная, Кота-рыболова и Красивого Вида, причем вид этот открывался с холма, который образовался из многовекового мусора.
В новую книгу волгоградского литератора вошли заметки о членах местного Союза писателей и повесть «Детский портрет на фоне счастливых и грустных времён», в которой рассказывается о том, как литература формирует чувственный мир ребенка. Книга адресована широкому кругу читателей.
«Те, кто читают мой журнал давно, знают, что первые два года я уделяла очень пристальное внимание графоманам — молодёжи, игравшей на сетевых литературных конкурсах и пытавшейся «выбиться в писатели». Многие спрашивали меня, а на что я, собственно, рассчитывала, когда пыталась наладить с ними отношения: вроде бы дилетанты не самого высокого уровня развития, а порой и профаны, плохо владеющие русским языком, не отличающие метафору от склонения, а падеж от эпиграммы. Мне казалось, что косвенным образом я уже неоднократно ответила на этот вопрос, но теперь отвечу на него прямо, поскольку этого требует контекст: я надеялась, что этих людей интересует (или как минимум должен заинтересовать) собственно литературный процесс и что с ними можно будет пообщаться на темы, которые интересны мне самой.
Эта книга рассказывает о том, как на протяжении человеческой истории появилась и параллельно с научными и техническими достижениями цивилизации жила и изменялась в творениях писателей-фантастов разных времён и народов дерзкая мысль о полётах людей за пределы родной Земли, которая подготовила в итоге реальный выход человека в космос. Это необычное и увлекательное путешествие в обозримо далёкое прошлое, обращённое в необозримо далёкое будущее. В ней последовательно передаётся краткое содержание более 150 фантастических произведений, а за основу изложения берутся способы и мотивы, избранные авторами в качестве главных критериев отбора вымышленных космических путешествий.
«В поисках великого может быть» – своего рода подробный конспект лекций по истории зарубежной литературы известного филолога, заслуженного деятеля искусств РФ, профессора ВГИК Владимира Яковлевича Бахмутского (1919-2004). Устное слово определило структуру книги, порой фрагментарность, саму стилистику, далёкую от академичности. Книга охватывает развитие европейской литературы с XII до середины XX века и будет интересна как для студентов гуманитарных факультетов, старшеклассников, готовящихся к поступлению в вузы, так и для широкой аудитории читателей, стремящихся к серьёзному чтению и расширению культурного горизонта.
Расшифровка радиопрограмм известного французского писателя-путешественника Сильвена Тессона (род. 1972), в которых он увлекательно рассуждает об «Илиаде» и «Одиссее», предлагая освежить в памяти школьную программу или же заново взглянуть на произведения древнегреческого мыслителя. «Вспомните то время, когда мы вынуждены были читать эти скучнейшие эпосы. Мы были школьниками – Гомер был в программе. Мы хотели играть на улице. Мы ужасно скучали и смотрели через окно на небо, в котором божественная колесница так ни разу и не показалась.
Франция привыкла считать себя интеллектуальным центром мира, местом, где культивируются универсальные ценности разума. Сегодня это представление переживает кризис, и в разных странах появляется все больше публикаций, где исследуются границы, истоки и перспективы французской интеллектуальной культуры, ее место в многообразной мировой культуре мысли и словесного творчества. Настоящая книга составлена из работ такого рода, освещающих статус французского языка в культуре, международную судьбу так называемой «новой французской теории», связь интеллектуальной жизни с политикой, фигуру «интеллектуала» как проводника ценностей разума в повседневном общественном быту.
В книге делается попытка подвергнуть существенному переосмыслению растиражированные в литературоведении канонические представления о творчестве видных английских и американских писателей, таких, как О. Уайльд, В. Вулф, Т. С. Элиот, Т. Фишер, Э. Хемингуэй, Г. Миллер, Дж. Д. Сэлинджер, Дж. Чивер, Дж. Апдайк и др. Предложенное прочтение их текстов как уклоняющихся от однозначной интерпретации дает возможность читателю открыть незамеченные прежде исследовательской мыслью новые векторы литературной истории XX века.
В книге рассматриваются индивидуальные поэтические системы второй половины XX — начала XXI века: анализируются наиболее характерные особенности языка Л. Лосева, Г. Сапгира, В. Сосноры, В. Кривулина, Д. А. Пригова, Т. Кибирова, В. Строчкова, А. Левина, Д. Авалиани. Особое внимание обращено на то, как авторы художественными средствами исследуют свойства и возможности языка в его противоречиях и динамике.Книга адресована лингвистам, литературоведам и всем, кто интересуется современной поэзией.
Если рассматривать науку как поле свободной конкуренции идей, то закономерно писать ее историю как историю «победителей» – ученых, совершивших большие открытия и добившихся всеобщего признания. Однако в реальности работа ученого зависит не только от таланта и трудолюбия, но и от места в научной иерархии, а также от внешних обстоятельств, в частности от политики государства. Особенно важно учитывать это при исследовании гуманитарной науки в СССР, благосклонной лишь к тем, кто безоговорочно разделял догмы марксистско-ленинской идеологии и не отклонялся от линии партии.