Хроники постсоветской гуманитарной науки. Банные, Лотмановские, Гаспаровские и другие чтения - [33]
VI. Прочие детали: упоминание крючьев у Булгакова и у Достоевского (в дискуссии Федора Павловича с Алешей о крючьях на том свете); парафраза логики Великого инквизитора в рассуждениях Шарика: «я — барский пес, да и что такое воля?»
VII. Еще прочие детали, уже не из «Собачьего сердца»: знаменитая фраза о том, что в Москве чего ни хватишься, ничего нет, восходит к беседе Федора Павловича с Алешей и Иваном о бессмертии и черте, где так же многообразно обыгрывается идея, что «ничего нет», и это лишний раз доказывает, что глава «За коньячком» явилась объектом пристального внимания Булгакова.
13) Николай Богомолов. «Ходасевич в литературных кругах Москвы и Петрограда»[89]. Установление различий между вехами литературных знакомств Ходасевича, как он сам их расставил в своих мемуарах и как они видятся современному исследователю. Один из примеров — отношения с Брюсовым. Если судить по мемуарам Ходасевича, двух поэтов связывала теснейшая дружба. Однако сам Ходасевич даже писем брюсовских не сохранил, Брюсов же о Ходасевиче отзывался крайне редко и скупо. Сравнительный анализ московского и петроградского периодов жизни и творчества Ходасевича: Москва была свидетельницей литературного становления Ходасевича, поэтому он не мог занять в ее литературной жизни центральное место; переехав в Петроград, Ходасевич совершил рывок в новое измерение: петроградские слушатели воспринимали его стихи как откровение, на московскую же реальность Ходасевич теперь смотрел свысока, а московские знакомые фиксировали в мемуарах скверные черты его характера.
14) Хенрик Баран. «Якобсон в кругу учеников». Рассказ о профессорской карьере Р. О. Якобсона, которая была весьма непростой: первое постоянное место Якобсон получил лишь в 1937 году, но в Европе особенных возможностей иметь учеников у него не было. В США его встретили только лингвисты, и, как ему показалось, встретили враждебно. Первое поколение учеников Якобсона — плод его преподавательской деятельности на кафедре славистики Колумбийского университета (куда его приняли в 1946 году). Однако в этом университете он оставался недолго и в 1949 году перешел в Гарвард, захватив с собою двенадцать лучших аспирантов, что в Колумбийском университете, естественно, сочли беспрецедентной кражей. Одновременно с преподаванием в Гарварде Якобсон с начала 1950‐х годов был профессором Массачусетского технологического института; готовя в первом литературоведов, а во втором — лингвистов, Якобсон оказался «дедушкой» почти всех американских славистов, которые нередко втягивали его в свои непростые взаимоотношения. Характерный эпизод — дискуссия о книге американского слависта Эдварда Станкевича «Склонение и градация русских существительных» (1968). В 1969 году другой славист, Майкл Шапиро, отозвался на эту книгу разгромной рецензией в журнале «Language». Завершилась полемика в 1971 году публикацией в журнале «International Journal of Slavic Linguistics and Poetics» целых трех тестов: ответа (на 16 страницах) Станкевича на статью Шапиро (что в принципе в Америке не практикуется: отклики на рецензии не печатаются, а если печатаются, то уж во всяком случае в том же самом издании, где была напечатана сама рецензия), ответ Шапиро (тоже на 16 страницах) и обобщающая и отвечающая обоим статья Якобсона, в которой мэтр выбранил «Майкла Шапиро с его небольшим научным багажом» за некорректную полемику и тем продемонстрировал некоторое охранительство: по своим теоретическим структуралистским взглядам Шапиро был Якобсону куда ближе, чем Станкевич (реплика Александра Жолковского: «более Якобсон, чем сам Якобсон»), но блестящий теоретик имел неосторожность в своей статье задеть Е. Куриловича, ученого из поколения Якобсона, и Роман Осипович вступился «за своих».
15) Ада Колганова. «Два поэта русской эмиграции: известный и неизвестный». Известный поэт — С. К. Маковский, неизвестный — Михаил Адольфович Форштетер, язвительный эмигрант первой волны, зарабатывавший на жизнь переводами (в ООН, в люксембургском концерне «Сталь и уголь»), чуждавшийся крикливых заверений в любви к России и втайне сочинявший стихи, в которых продолжал традиции И. Анненского и акмеистов. Их-то после его смерти, в 1960 году, и издал друг Форштетера Маковский.
16) Ольга Майорова. «Диалог мнимых врагов (Лесков и Леонтьев)»[90]. Анализ несостоявшегося диалога: Лесков выступил против брошюры Леонтьева «Наши новые христиане», а Леонтьев, хотя критику Лескова безусловно читал, на нее не ответил, так что замечания Лескова (например, о надуманности леонтьевского воцерковления) остались неопровергнутыми. Дело, однако, в том, что отношения двух авторов были намного сложнее: Лесков спорил в первую очередь не с Леонтьевым, а — через его голову — с Победоносцевым (употребив дважды в своем тексте слово «победоносный», Лесков намекал, что статьи Леонтьева инспирированы Победоносцевым). С другой стороны, Леонтьеву очень нравился Лесков, но не «либерального» периода (80‐х годов), а Лесков 70‐х годов — нравился настолько, что он уже после бранных статей Лескова похвалил повесть «Запечатленный ангел», иначе говоря, почувствовал глубинное родство с Лесковым, чей либерализм расценивал как наносный, если не конъюнктурный. Вдобавок имелись у двух авторов и сходные особенности бытового поведения: оба демонстрировали склонность к жизнетворчеству (что во второй половине XIX века было редкостью).
Вера Аркадьевна Мильчина – ведущий научный сотрудник Института Высших гуманитарных исследований РГГУ и Школы актуальных гуманитарных исследований РАНХиГС, автор семи книг и трех сотен научных статей, переводчик и комментатор французских писателей первой половины XIX века. Одним словом, казалось бы, человек солидный. Однако в новой книге она отходит от привычного амплуа и вы ступает в неожиданном жанре, для которого придумала специальное название – мемуаразмы. Мемуаразмы – это не обстоятельный серьезный рассказ о собственной жизни от рождения до зрелости и/или старости.
Париж первой половины XIX века был и похож, и не похож на современную столицу Франции. С одной стороны, это был город роскошных магазинов и блестящих витрин, с оживленным движением городского транспорта и даже «пробками» на улицах. С другой стороны, здесь по мостовой лились потоки грязи, а во дворах содержали коров, свиней и домашнюю птицу. Книга историка русско-французских культурных связей Веры Мильчиной – это подробное и увлекательное описание самых разных сторон парижской жизни в позапрошлом столетии.
Историческое влияние Франции на Россию общеизвестно, однако к самим французам, как и к иностранцам в целом, в императорской России отношение было более чем настороженным. Николай I считал Францию источником «революционной заразы», а в пришедшем к власти в 1830 году короле Луи-Филиппе видел не «брата», а узурпатора. Книга Веры Мильчиной рассказывает о злоключениях французов, приезжавших в Россию в 1830-1840-х годах. Получение визы было сопряжено с большими трудностями, тайная полиция вела за ними неусыпный надзор и могла выслать любого «вредного» француза из страны на основании анонимного доноса.
«Имена парижских улиц» – путеводитель особого рода. Он рассказывает о словах – тех словах, которые выведены белым по синему на табличках, висящих на стенах парижских домов. В книге изложена история названий парижских улиц, площадей, мостов и набережных. За каждым названием – либо эпизод истории Франции, либо живописная деталь парижской повседневности, либо забытый пласт французского языка, а чаще всего и то, и другое, и третье сразу. Если перевести эти названия, выяснится, что в Париже есть улицы Капустного Листа и Каплуновая, Паромная и Печная, Кота-рыболова и Красивого Вида, причем вид этот открывался с холма, который образовался из многовекового мусора.
В новую книгу волгоградского литератора вошли заметки о членах местного Союза писателей и повесть «Детский портрет на фоне счастливых и грустных времён», в которой рассказывается о том, как литература формирует чувственный мир ребенка. Книга адресована широкому кругу читателей.
«Те, кто читают мой журнал давно, знают, что первые два года я уделяла очень пристальное внимание графоманам — молодёжи, игравшей на сетевых литературных конкурсах и пытавшейся «выбиться в писатели». Многие спрашивали меня, а на что я, собственно, рассчитывала, когда пыталась наладить с ними отношения: вроде бы дилетанты не самого высокого уровня развития, а порой и профаны, плохо владеющие русским языком, не отличающие метафору от склонения, а падеж от эпиграммы. Мне казалось, что косвенным образом я уже неоднократно ответила на этот вопрос, но теперь отвечу на него прямо, поскольку этого требует контекст: я надеялась, что этих людей интересует (или как минимум должен заинтересовать) собственно литературный процесс и что с ними можно будет пообщаться на темы, которые интересны мне самой.
Эта книга рассказывает о том, как на протяжении человеческой истории появилась и параллельно с научными и техническими достижениями цивилизации жила и изменялась в творениях писателей-фантастов разных времён и народов дерзкая мысль о полётах людей за пределы родной Земли, которая подготовила в итоге реальный выход человека в космос. Это необычное и увлекательное путешествие в обозримо далёкое прошлое, обращённое в необозримо далёкое будущее. В ней последовательно передаётся краткое содержание более 150 фантастических произведений, а за основу изложения берутся способы и мотивы, избранные авторами в качестве главных критериев отбора вымышленных космических путешествий.
«В поисках великого может быть» – своего рода подробный конспект лекций по истории зарубежной литературы известного филолога, заслуженного деятеля искусств РФ, профессора ВГИК Владимира Яковлевича Бахмутского (1919-2004). Устное слово определило структуру книги, порой фрагментарность, саму стилистику, далёкую от академичности. Книга охватывает развитие европейской литературы с XII до середины XX века и будет интересна как для студентов гуманитарных факультетов, старшеклассников, готовящихся к поступлению в вузы, так и для широкой аудитории читателей, стремящихся к серьёзному чтению и расширению культурного горизонта.
Расшифровка радиопрограмм известного французского писателя-путешественника Сильвена Тессона (род. 1972), в которых он увлекательно рассуждает об «Илиаде» и «Одиссее», предлагая освежить в памяти школьную программу или же заново взглянуть на произведения древнегреческого мыслителя. «Вспомните то время, когда мы вынуждены были читать эти скучнейшие эпосы. Мы были школьниками – Гомер был в программе. Мы хотели играть на улице. Мы ужасно скучали и смотрели через окно на небо, в котором божественная колесница так ни разу и не показалась.
Франция привыкла считать себя интеллектуальным центром мира, местом, где культивируются универсальные ценности разума. Сегодня это представление переживает кризис, и в разных странах появляется все больше публикаций, где исследуются границы, истоки и перспективы французской интеллектуальной культуры, ее место в многообразной мировой культуре мысли и словесного творчества. Настоящая книга составлена из работ такого рода, освещающих статус французского языка в культуре, международную судьбу так называемой «новой французской теории», связь интеллектуальной жизни с политикой, фигуру «интеллектуала» как проводника ценностей разума в повседневном общественном быту.
В книге делается попытка подвергнуть существенному переосмыслению растиражированные в литературоведении канонические представления о творчестве видных английских и американских писателей, таких, как О. Уайльд, В. Вулф, Т. С. Элиот, Т. Фишер, Э. Хемингуэй, Г. Миллер, Дж. Д. Сэлинджер, Дж. Чивер, Дж. Апдайк и др. Предложенное прочтение их текстов как уклоняющихся от однозначной интерпретации дает возможность читателю открыть незамеченные прежде исследовательской мыслью новые векторы литературной истории XX века.
В книге рассматриваются индивидуальные поэтические системы второй половины XX — начала XXI века: анализируются наиболее характерные особенности языка Л. Лосева, Г. Сапгира, В. Сосноры, В. Кривулина, Д. А. Пригова, Т. Кибирова, В. Строчкова, А. Левина, Д. Авалиани. Особое внимание обращено на то, как авторы художественными средствами исследуют свойства и возможности языка в его противоречиях и динамике.Книга адресована лингвистам, литературоведам и всем, кто интересуется современной поэзией.
Если рассматривать науку как поле свободной конкуренции идей, то закономерно писать ее историю как историю «победителей» – ученых, совершивших большие открытия и добившихся всеобщего признания. Однако в реальности работа ученого зависит не только от таланта и трудолюбия, но и от места в научной иерархии, а также от внешних обстоятельств, в частности от политики государства. Особенно важно учитывать это при исследовании гуманитарной науки в СССР, благосклонной лишь к тем, кто безоговорочно разделял догмы марксистско-ленинской идеологии и не отклонялся от линии партии.