Хроники последнего лета - [55]

— Я всегда знал, что у тебя язык наполнен медом и ядом. Говоришь правильные вроде бы речи, но суть их ужасна.

— Ужасна?! Я всего лишь предлагаю задействовать, наконец, разум и признать очевидное.

— Вера не в разуме, — тихо сказал Святой, — а в душе.

Пока шел этот оживленный диалог, все присутствующие в камере смотрели на полемизирующих авторитетов с величайшим изумлением. Круглый широко распахнул глаза и открыл рот, от чего приобрел необыкновенно глупый вид. Да что там Круглый! Заваривавший чай татуированный зэк загляделся настолько, что кипяток переполнил кружку, залил скатерть, а зачарованный арестант все еще держал чайник наклоненным, хотя вода в нем давно уже кончилась. И никто не сделал замечание за проступок, который совсем недавно вызвал бы бурю негодования — так сильно все увлеклись необычным разговором.

Тем временем оба спорщика замолчали, застыли, да так, что от одеревенения на шеях надулись жилы, а лица побагровели. Наконец, наваждение закончилось, авторитетные арестанты в один момент обмякли, потеряли силы и повалились на койки. Круглый немедленно бросился на помощь смотрящему, а два татуированных зэка подскочили к Ночи.

Ночь первым пришел в себя. Он оттолкнул долговязого доброхота, поддерживающего его голову, резко сел и сказал отрывисто и зло:

— Слышь, Святой! Здесь — наша территория, и не твоим тут банковать. Так и передай. Баклана оставь — он со мной будет. Еще дешевые предъявы пойдут — придется ответить. Уловил?

Белый молча лежал на спине, закрыв глаза.

И тут Рудаков, до сих пор с интересом наблюдавший за происходящим, огляделся по сторонам и громко сказал:

— Ну, ладно, вы как хотите, а я пошел спать.

Развернулся, в полной тишине проследовал к своей койке, повалился на нее и моментально заснул.

* * *

Как ни странно, вечернее происшествие привело к тому, что отношение сокамерников к Рудакову стало благожелательным. Исключение, что неудивительно, составили Святой и Круглый, но и они ограничились демонстративным игнорированием.

Рудаков не привык к режиму дня вообще, а тем более к раннему подъему, поэтому пробуждение в шесть утра далось ему непросто. Умыться, как следует, не получилось — из краника текла тоненькая струйка воняющей хлоркой воды, и вдобавок куда-то запропастилась зубная щетка.

Пережитый стресс и предельное напряжение душевных сил привели к самым неожиданным результатам: самочувствие оказалось если не превосходным, то вполне удовлетворительным. Исчезли тяжесть в голове и нестерпимая боль в затылке, к тому же появился зверский аппетит, что, в общем-то, неудивительно — за весь вчерашний день во рту не было и маковой росинки.

Завтрак, однако же, разочаровал, хотя чего еще можно было ожидать от тюремной еды? Ячневая каша, заправленная маслом с резким химическим запахом, кусок мокрого серого хлеба и — не лучший выбор для гурмана, но, как говорят, голод — не тетка. Арестант по прозвищу Кипа, тот самый, которого Рудаков принял за карманника — и, между прочим, не ошибся — дружески толкнул в бок:

— Что, Рудя, по кайфу хозяйский хавчик?

Рудаков неопределенно пожал плечами, показывая, что все нормально.

— Да… — Кипа ковырнул ложкой в тарелке. — кашка какая-то…

— С вазелинчиком, — ехидно вставил его сосед — квартирный вор.

— Привыкай, Рудя, — наставительно сказал Кипа, — это не воля. Ежели грева не будет — дело плохо. Куришь?

— Нет.

— Ничего, закуришь. Ладно. Слушая, Ночь, может подогреть парнишку?

Сидевший напротив Ночь ответил неожиданно резко:

— Нет. Пусть сам живет, тут подарков не будет.

— Вот так, Рудя, — сказал Кипа, — живи, значит, как можешь. Трогать тебя за места разные никто не будет, а вот…

— Базаришь много, — коротко бросил Ночь, и Кипа умолк.

Звякнул засов, заскрипели петли, открылась дверь, и на входе появился откормленный надзиратель с багровым лицом и светлыми водянистыми глазами навыкате, делавшими его похожими на большую рыбу. Увидев Рудакова, спокойно сидящего за столом в окружении уголовников, он явно удивился.

— Так… Рудаков! Подозреваемый Рудаков! На выход!

После неблизкого перехода по коридорам, разделенным запертыми решетками, и стояния лицом к стене, пока открывался очередной замок, они оказались у обшарпанной серой двери. Рудаков, державший руки за спиной, привычно ткнулся лбом в шершавую стену.

— Подозреваемый Рудаков доставлен!

— Вводите, — прозвучал знакомый голос.

Рудаков вошел и огляделся. Кабинет отличался вызывающим аскетизмом — стол, два стула и скамейка с потертым дерматиновым сиденьем у стены. За столом — вальяжно развалился майор Панкратов, а на скамейке устроился адвокат Брик, нахохлившийся и взъерошенный, он сидел, обхватив портфель двумя руками, словно беспокоился за его сохранность.

— Господин Рудаков! — расплылся в улыбке майор. — Как спалось на новом месте?

В его голосе звучала насмешка.

— Артемий Андреевич! — воскликнул Брик. — Я уже опротестовал ваш арест и написал жалобу на помещение в камеру с уголовниками.

— Я уверен, — холодно сказал Панкратов, что администрация СИЗО действовала исключительно в рамках закона. Возможно, иных камер просто не было.

— Я вовсе не в обиде, — заявил Рудаков, опустился на стул и добавил: — В общем даже — интересный опыт.