Хроники незабытых дней - [17]

После второй отсидки Вица «завязал», влился в ряды пролетариата и теперь рулил таксистом. Работа хлебная, да вот беда, за год его уже дважды грабили. Нет уважения к авторитетам, не стало былого благочестия, совсем распустилась молодёжь.

Следующим днем, освежившись четвертинкой, улетел в Москву в хандре, душевном смятении и в жеваном пальто. Ночью в люксе отказало отопление и пришлось спать, не раздеваясь.

До командировки в Индию, о которой и не мечтал, оставалось три года.

Р.S. Не сомневаясь в эзотерической взаимосвязи событий, полагаю, что опыт, приобретенный в юности помог уцелеть в последующих жизненных передрягах. Во всяком случае, улица, а не родители и школа научила держать удар и, оказавшись на земле, ванькой-встанькой подниматься на ноги. Позднее убедился, что и в цивилизованном мире правят законы городских окраин, а телефонным звонком из просторного кабинета с портретом вождя, могли завалить человека так же проворно, как заточкой в зассанном подъезде с разбитой лампочкой.

Сказанное не означает, что ратую за обязательное дворово-уличное воспитание. Боже упаси! Наш случай, скорее, приятное исключение. Может быть Судьба щедро сдала козыри, возможно сам научился ловко банковать, но дожить до моих лет при столь резком старте — само по себе немалое достижение.

Сожалею, что так и не рассказал о первой встрече с золотопесчаными пляжами Гоа, как обещал, но об этом — во второй части «Хроник» (рабочее название — «Тропики»), которая ещё не написана.

А пока, если вам не удалось попасть на концерт органной музыки XVI века, и вечер оказался свободным, почитайте мою книжку. После окончания школы началась другая жизнь, и скучной её не назовёшь. Уж я постарался.

Во всяком случае, получилось как в сказках Шехерезады: чем дальше, тем интереснее.

Томилино — Калангут — Томилино 2011 г.

Я жадно пил из чаши зла

И наливал по новой,

Меня нелегкая несла

В любой кабак портовый.

Р. Киплинг

Вечеринка с Маклаком, бабой-Надей и евреем Яшей

Думаю, большинству мужчин, которым есть что рассказать, по достижении пенсионного возраста хочется сесть за стол и излить душу на бумаге. Эдакое возрастное недержание воспоминаний. Хотя, намерение осчастливить окружающих своими мемуарами не вызывало энтузиазма у моих близких друзей, желание поведать миру о своих приключениях оказалось сильнее. Правда, я пообещал называть как можно меньше имён. Попытаюсь сдержать обещание.

Трактор заглох, как только мы выехали из деревни. Лёха — известный ругатель, — цветисто и пространно высказал своё отношение к случившемуся, помянув при этом своего личного врага Никиту Хрущёва и привычно полез копаться в движке. Мы с шурфовиком Маклаком спрыгнули в снег и, став спиной к ветру, зачиркали спичками, пытаясь закурить, он — пролетарский «Север», а я — почти аристократический «Беломор». Курили каждый свои — угощать, или тем более просить закурить, в нашей геологической партии было не принято. Халявщик, решившийся стрельнуть папиросу, подвергался неприятной процедуре. Выглядело это следующим образом: человек, к которому обращались за куревом с минуту с отвращением глядел на просителя, как студентка Гнесинки на собачью какашку, затем, натужно кряхтя лез в карман, и, не вынимая пачки, на ощупь выцарапывал одну папироску. Потом, уже отвернувшись от наглеца, он небрежно протягивал тому искомое, сопровождая дар такими комментариями и пожеланиями, что и курить-то уже не хотелось. Дело было не в жадности. Ближайший магазин, как впрочем и другие блага цивилизации, включая баню и пивную, находились на железнодорожной станции километрах в трёх от нашей деревни, а желающих переть туда по бездорожью, особенно зимой, оттрубив смену на «точке», не находилось. Так что курили мы свои, родные.

Короткий зимний день подходил к концу. В разрывах облаков над зубцами елей, тёмным забором окружавших горизонт, неожиданно мелькнуло блеклое холодное солнце и тут же скрылось в налетевших тучах. Февральский ветер дул порывами то затихая, то усиливаясь, и тогда тесёмки шапки-ушанки хлестали по лицу, мешая наслаждаться «беломориной».

Я повернулся к Маклаку: — Ну что, будем ждать или потопаем? Маклак взглянул на вновь посеревшее мутное небо, потом на Лёху, с остервенением дёргавшего в двигателе какой-то рычажок и, не вынимая «северок» изо рта, крикнул: — Лёха! Ты скоро? В ответ раздалась длинная тирада, из которой, если отбросить эмоционально-окрашенную лексику, можно было понять, что тот и сам не знает. — Догонишь, — бросил ему Маклак, выплюнул папиросу и выдохнул уголовной присказкой: — эх, ноги, мои ноги, несите мою жопу! — Как водится у нас на Руси, он уже отсидел два года за пьяную драку, набрался лагерного фольклора, но к чести его, надо сказать, битого урку из себя не строил. Запахнув ватник на широкой, почти всегда открытой морозу волосатой груди, и натянув поглубже ушанку, он, не оборачиваясь, зашагал по едва проступавшей под снежными заносами дороге. Я ещё раз обернул вокруг шеи засаленный шарф и двинулся за ним, стараясь ступать в след, шагая как на ходулях: казённые, гигантского размера валенки, не давали ногам сгибаться в коленях. Я слегка поотстал.